Елена Толкачева — руководитель патронатной службы полка “Азов”. Службы, которая занимается психологическим здоровьем бойцов, вывозит раненых и погибших с фронта, помогает с идентификацией погибших в морге, сопровождает родственников погибших и делает много ежедневной невероятной работы. “Телеграф” пообщался с Еленой после презентации новой инициативы “Support Azov”, она рассказала о последнем обмене пленными, пытках наших бойцов и реабилитации воинов.
— Украина недавно радовалась последнему большому обмену, во время которого в страну вернулись и многие защитники “Азовстали” . В каком состоянии они вернулись? Я знаю, что все они с тяжелыми ранениями, ампутированными конечностями…
— Они истощены, у всех ранения. Их непонятно как лечили на той территории. Если была ампутированная конечность, то место уже зарубцевалось. Поэтому потребуется реампутация. Они ходят, но кто-то на костылях, кто-то передвигается на коляске. Есть ребята с ожогами, которым тяжело ходить. Есть бойцы с ранениями спины и им тяжело передвигаться из-за того, что у них нарушены функции спинного мозга. Их морили голодом. Они обессилены. Медленно разговаривают, дышат, только на днях они начали немного улыбаться. А до этого были в шоковом состоянии, испуганы. Я думаю, что они еще не понимают, что они уже в безопасности.
У нас есть парень, до сих пор чувствующий вину, что он кого-то не спас, недостаточно воевал, что он с ногами и руками. Но он полностью в ожогах, и при этом говорит, что может воевать дальше. Он отказывается от помощи, не хочет переодеваться, хотя он приехал в том, в чем был, обмен состоялся неожиданно. Мы несколько раз собирали и разбирали вещи, пока ждали их из плена.
Почти все говорят, что должны вернуться, что не имеют права расслабиться, несмотря на то, что они уже отдали большой долг государству. И таких много среди молодых — пехота, штурмовики, разведка. Именно они чаще всего теряли конечности и получали тяжелые ранения, а сейчас они не могут этого принять. Пока они лечатся, учатся ходить на протезах, они еще не отдают себе отчета, что это на всю жизнь, что конечностей у них уже не будет. Когда они выйдут из больницы, поймут, что это все, но будут думать: где моя рука или нога? И вот этот момент никак нельзя упустить.
В этом плане нам повезло, что мы в “Азове” забираем ребят с любой инвалидизацией. Даже если ребята не смогут ходить, мы все равно будем приобщать их к какой-нибудь работе. Потому что если только давать деньги, это не приведет ни к чему хорошему. Человек или впадет в зависимость или будет думать о суициде.
В этом у нас есть опыт – в нашем подразделении небольшое количество суицидов. Один парень покончил жизнь самоубийством из-за того, что потерял на фронте побратимов. Они в 2014 году попали в Иловайск, среди трех друзей выжил только он. А перед этим он еще лишился мамы. Не выдержал, прямо перед портретом мамы застрелился.
— Такая служба есть только при “Азове”?
— У вооруженных сил нет патронатной службы. У них еще постсоветская система. Брать полностью американский опыт мы не можем, потому что у нас другая ментальность и конфликтов именно на их территории у них давно не было. Они защищают интересы своей страны на территории других стран.
У меня есть мечта, чтобы власти наконец-то сделали реформы в ВСУ, Нацгвардии и внесли патронатную службу в штатное расписание. Пока, к сожалению, мы вне закона. Нас не существует по документам. Хотя у нас изначально была большая потребность. В каждом подразделении должна быть такая служба. Как медицинская, только патронатная.
Мы даже следим за состоянием бойцов, раненых и уже не служащих. Потому что многие ничего не умеют, кроме как воевать, им трудно найти себя в мирной жизни. Они становятся инструкторами, работают в штабе, учат личный состав. Многие ребята с ампутированными конечностями уходят в аэроразведку. Они сражаются, только уже онлайн.
— Какими вы встретили вернувшихся из плена? Учитывая пытки, голод…
— Они вернулись оттуда измученные, как говорится, кожа и кости. По мужчинам это очень видно, у них полностью нет жировой массы, они потеряли мышечную ткань, смотрятся как анорексические. Это происходит тогда, когда организм не получает всех необходимых элементов и начинает есть сам себя. Некоторые ребята настолько похудели от голода, что у них изменились черты лица. Я не могла узнать одного парня, хотя знаю его с 2014 года.
Когда они видят еду, просто не могут остановиться, берут по несколько порций, а медсестры их останавливают, потому что после голода нельзя так набрасываться на еду.
Им даже еще не могут делать необходимые операции, потому что организм не выдержит. Врачи хотят сначала их восстановить.
— А они сами что-то говорили об условиях, в которых они находились?
— Очень коротко. Мы пока общаемся на нейтральные темы, они еще не готовы рассказывать про плен. Так правильно. Единственное, что они рассказывали, что на них оказывали психологическое давление: говорили, что Киев разбомбили, что он уже не под Украиной, и еще рассказывали, что недоедали. Спрашивали, любят ли они россию, как они относятся к русской нации.
— Вы вспоминали, что некоторые теряющие конечности бойцы все равно хотят и даже возвращаются на фронт…
— У нас уже вернулись на фронт ребята, которые были в Мариуполе и потеряли конечности. Их прооперировали, отправили на реабилитацию, они вернулись в Киев, получили протез, научились на нем ходить и несколько из них находятся в гарнизоне под Запорожьем. Они не видят себя в другой профессии. И именно такие воины наиболее эффективны.
— Сколько бойцов, по вашим оценкам, на фронте в буквальном смысле сходят с ума? Я лично слышала о таких случаях.
— Война может стать триггером для болезни, потому что это большое травматическое событие. К примеру, может возникнуть шизофрения. Первый боевой выход может стать триггером, запустившим шизофрению. Равно как и в гражданской жизни какой-то стресс может спровоцировать это психическое заболевание. Просто военные находятся в более стрессовых обстоятельствах, чтобы проявились психические расстройства. Как только это оказывается, человек переводится с боевого подразделения на лечение, а затем списывается. Мы потом таковым предлагаем гражданские профессии у нас.
— Что касается тех, кто еще находится в плену, вы поддерживаете связь с властью, Красным крестом, который один из немногих может там работать?
— Да, с Красным крестом поддерживаем. Но они малоспособны. Но хотя бы их присутствие может повлиять на что-то. Россияне учитывают их. И это важно, если россияне будут физически пытать наших ребят. Ибо наличие на телах признаков пыток, это не плюс нашему врагу, они же себя позиционируют как борцы за справедливость.
От Красного креста мы получаем ограниченную информацию.
— Расскажите о функционале патронатной службы — судя по разговору, он достаточно широк…
— Все, что касается погибших, раненых, психического здоровья бойцов, их физического здоровья, особенно болезни позвоночника (ношение бронежилета истощает организм). Пока мы жили в гарнизоне в Мариуполе, постоянно общались с продовольственной службой, чтобы у бойцов была сбалансированная пища. Наиболее тяжелая работа – с семьями погибших. Мы берем на себя эвакуацию погибших, оформление в морге, церемонию захоронения, почетный караул, документальное сопровождение. Многие мамы погибших работают в “Азове”. Одна из таких матерей погибла на Азовстали. У нее сначала погиб сын, потом муж ее дочери, а потом она. Дочь (к тому же беременную) мы увезли с двумя детьми. Уже потом она узнала о гибели мамы. И такая трудная история у нас не одна.
