Когда началась война, я была уверена — мы ни за что не уедем из Киева. Казалось, что скоро все это закончится, мы победим и погоним треклятую русню до самой Москвы. А дома и стены помогают. И, может быть, я смогу быть полезной.
Впервые я заплакала в конце восьмого дня войны. Возвращаясь домой вечером, проезжала блокпост. Мужчина среднего возраста из теробороны проверил документы и заглянул внутрь машины. «Что-нибудь еще нужно?» — спросила я. — «Да нет, больше ничего. Хорошо, если скажете «паляниця», — улыбнулся он. Я сказала. Мы оба рассмеялись. Но, отъехав от блокпоста на пару метров, я вдруг разревелась так, как от себя не ожидала. А к ночи меня накрыло страхом за близких — маму и дочь. Я все время работала, но сконцентрироваться на чем-то одном становилось все сложнее. Тревога сводила с ума, заставляя бесконечно мониторить новости. Ее подогревала старшая дочь, застрявшая в Стамбуле еще до войны, собирающая деньги на помощь армии и теробороне и мучимая чувством вины и страха за нас: «Или вы выедете из Киева, или я хоть пешком, но вернусь в Киев».
Честно говоря, я не знаю, что было страшнее — остаться дома или отправиться в неизвестность, рискуя застрять на дороге с пустым баком, заехать не туда или прямиком угодить под обстрел.
К 12 часам десятого дня войны я приняла решение выехать следующим утром. Но тут позвонил друг дочери и сказал: «Есть два варианта. Вы выезжаете завтра утром и я буду сопровождать вас по телефону. Или собираетесь прямо сейчас и едете за грузовиком с волонтерами. Так будет спокойнее». Конечно, я выбрала второй вариант. И, каюсь, в состоянии паники я не только никому не позвонила, но даже не смогла забрать семью коллеги с другого конца города — было мало бензина, времени и места, и друг дочери пообещал помочь им выехать чуть позже.
В 14:00 я загрузила в машину все вещи, усадила маму, дочку, кошку и в полубессознательном состоянии села за руль. На то, чтобы перебраться через мост, нам понадобилось целых три часа. Я гналась за волонтерским грузовиком и никак не могла его догнать. Когда в кромешной тьме на проселочных дорогах, где не было других машин, пропадала связь и отключался навигатор, я впадала в панику. Хотелось остановиться и закрыть глаза руками. Хотелось вернуться домой. Но сзади сидели ребенок и мама. Я несла за них ответственность и гнала машину дальше.
Волонтерский грузовик я догнала лишь глубокой ночью, когда ребята остановились на заправке, чтобы отдохнуть пару часов. Мы устроились на ночлег в машине, и мне даже удалось ненадолго уснуть. Мне снились «ежи», бетонные блоки на дорогах, брошенные на обочинах машины — расстрелянные и сгоревшие почти дотла или же разбитые в ДТП. Мне снился нескончаемый поток человеческого горя, стекающийся в одном направлении из разных точек страны — Киева, Харькова, Одессы, Чернигова… То тут, то там этот страшный поток застывал в нескончаемых часовых заторах. И обретал лицо. Из машин, как горошины из стручка, на ночную трассу высыпались люди с детьми всех возрастов, собаками всевозможных пород и бежали «осваивать» обочины. Внутри оставались лишь кошки, хомячки, птички и не знаю, кто еще…
…Я проснулась от холода и вышла из машины. На заправке не было бензина, но был удивительно теплый туалет и приветливый дежурный, который налил в наш опустевший термос кипяток и безвозмездно поделился двумя пакетиками чая.
6 утра. Пора отправляться в дорогу. Мой солидный опыт вождения был преимущественно городским. Я страшно нервничала и попросила одного из ребят-волонтеров сесть за руль моей машины. Мама пересела в грузовик, к Роме. Он — успешный предприниматель. Перед войной построил центр автосервиса, но открыться толком не успел. Отвез жену и двоих детей за границу, а сам бросил все силы на волонтерство. К месту назначения Рома домчал маму уже к вечеру 11-го дня войны. Мы доехали только к вечеру 12-го.
…Слава вел машину уверенно. И дочь сразу уснула, успев сказать, что с ним гораздо спокойнее, чем со мной.
Славе 30 лет, он из Стрыя. Говорит по-украински, характерный местный говор. Но он — русский. Родился и провел часть детства в России. Имеет российский паспорт. В Украине — свидетельство о временном проживании. Процедура получения украинского гражданства заняла очень много времени. Слава уже должен был получить украинский паспорт, но тут началась война, и всем стало не до того. Он хотел в тероборону, но не взяли — много желающих. Волонтерит с начала полномасштабной войны — вместе с Ромой развозит грузы от границы Польши. Парень очень коммуникабельный. На каждой нашей остановке мы знакомимся с массой людей. «Вы меня останавливайте, если я много болтаю, — смеется. — У меня язык длинный». Но мне нравится его длинный язык. У него душа украинца. И я ужасно ему благодарна.
В этот день мы проехали немного. Большую часть времени простояли в заторах. Под Винницей, когда бак машины почти опустел, пришлось встать в огромную очередь на заправку. Спустя почти три часа перед нами осталось три машины, и я задремала. Проснулась от стука в окно. Встревоженный Слава показывал пальцем, смотри, мол. Я повернула голову и сначала услышала взрыв, а потом увидела, как метрах в 300–400 от нас из ниоткуда вырастает огромный черный гриб и начинает полыхать пламенем. Один, второй… Я посмотрела на людей. Задрав головы, словно завороженные, они провожали взглядами летящие по небу ракеты. После третьей машины стали быстро уезжать с заправки, и мы тоже. «Извините, я наложил в штаны, — сказал Слава. — Я служил в морфлоте. Но такого не видел никогда». Мы убегали, а сзади гремели взрывы. Четвертый, пятый… восьмой… Крылатые ракеты, как мы потом узнали. То ли «Калибр», то ли Х-101. Обстреляли Винницкий аэродром. До нас только начало доходить. И Слава все звонил близким, снова и снова взахлеб рассказывая, что мы только что пережили. Последней он позвонил маме: «Лариса, все хорошо. Я скоро буду дома. Немного задержался»…
Бензина хватило ненадолго. И мы вынуждены были остановиться. Спасла местная самооборона, залив нам в бак 20 литров 92-го, которого моя машина на 14-м году своей жизни еще не знала. В этот же день, позже, в заторе мы встретили женщину, которая в очереди за бензином была перед нами. Она потом вернулась и заправилась. На заправку при ней сносили трупы…
Поздней ночью мы наконец смогли добраться до места ночлега в Хмельницком, где нас уже ждала моя подруга, выехавшая раньше.
Для организации приюта для беженцев местные волонтеры оборудовали помещение фитнес-центра. На полу в ряд настелили матрасы с подушками и одеялами. Все было продумано до мелочей. Это была такая теплая забота от незнакомых людей. Полотенца, чтобы принять душ, и самый вкусный в мире борщ посреди глубокой ночи, сваренный с любовью и заботой о совершенно чужих людях. Кошке пришлось ночевать в машине — в приюте были дети-астматики. Но нам выдали для нее переноску и полотенечко.
Рано утром мы попрощались с подругой (она — в Польшу, мы — дальше на запад страны, и неизвестно, когда увидимся снова) и отправились в путь.
До места назначения, в Трускавец, мы добрались ближе к вечеру. Слава довез нас до самого конца, хотя мы хотели высадить его в Стрые, у дома. Не знаю, как ему, а нам расставаться с ним не хотелось. За это время он стал нам родным. Я крепко обняла его на прощание и заставила записать мой телефон. Мы ведь скоро вернемся и будем рады принять ребят в Киеве. А пока они, загрузив машину, снова отправились в дорогу.
Нас приняла семья моей подруги — главы благотворительного фонда «Голоса детей» Лены Розвадовской. 12-я ночь войны стала первой, когда мы спали спокойно. И только утром до меня дошло, что мы по привычке спали все еще в одежде.
Эта дорога длиной в 50 часов была самой страшной в моей жизни. Но, наверное, далеко не самой страшной в череде миллионов других историй вынужденных переселений. Много всего было в эти 50 часов. Много боли, ненависти, страха, любви, тепла, невероятных людей и их историй. Маленькой бабушки из Ирпеня ростом мне по плечо, которая впервые заплакала в моих объятиях. Она выбралась вместе с дочкой и внуками, но два ее сына остались в осаде под Гостомелем. Учительницы украинского языка и литературы из села Грушоваха на Харьковщине, дом которой «сложился» под обстрелами. Но она надеется, что он сложился так, что под его завалами хоть что-нибудь, да уцелело — остатки прежней жизни, которую семья так долго и усердно выстраивала…
…Уже который день протяжно и жалобно мяучит по ночам наша кошка. Бродит неприкаянно по новому месту, рвется за дверь. Наверное, ей кажется, что где-то там, за дверью, она отыщет наш дом. Но дом — в сотнях километров отсюда. И никто не скажет, когда же мы сможем туда вернуться. А у кого-то дома больше нет. И больше нет близких…
Что бы мы ни выбрали — уехать или остаться, нам плохо. Всем, кому болит эта страна и небезразлично ее будущее. Это персональная пыточная. Надолго. Невозможно спать, невозможно есть, невозможно ничем отвлечься. Потому что враг разрушает наши дома, стреляет по роддомам, гибнут наши дети, их родители и наши старики. Наши родственники не могут выбраться из обстреливаемых домов, собирают дождевую воду и варят на костре скудные остатки крупы. Это не укладывается ни во что. Это просто ад. И я не знаю, можно ли и когда со всем этим справиться. И все прежние проблемы кажутся пустяковыми в сравнении…
Но потом мой друг с передовой выкладывает видео. Мол, повесил труселя сушиться. А ночью их из «Искандера» расстреляли. Такие хорошие труселя были… Кому мешали? И я начинаю смеяться. Я пишу ему: мы купим тебе вагон отличнейших труселей. Будешь менять их каждый час. И он смеется. Мы непобедимы. Вот только какой ценой…
Алла Котляр, ZN.UA
