Больше сотни украинцев до сих пор находятся в заложниках группировок «ЛНВ» и «ДНР». Почти половина ‒ мирные жители. Несмотря на согласованный в Минске план, процесс обмена пленными постоянно тормозится. О том, каким образом происходит процесс освобождения украинских граждан, и почему долго не удавалось обменять журналистку Марию Варфоломееву, в студии «Донбасс. Реалии» обсудили с правозащитником, председателем общественной организации «Голубая птица» Анной Мокроусовой.
‒ Как следует называть людей в неволе в оккупированных районах Донбасса, поскольку официально у нас нет войны: пленные, заложники?
‒ Гражданские люди ‒ заложники, военные ‒ военнопленные. В любом случае, все незаконно удерживаемые люди являются пленниками.
‒ Какой статус тогда у Надежды Савченко, ведь она находится в другой стране, где действует другая правовая система, следовательно, по минским соглашениям обменять ее невозможно.
‒ Ее взяли в плен во время боя под Металлистом на Луганщине. То, что ее незаконно вывезли в Россию, никаким образом не влияет на статус. Она — военнопленная.
‒ С момента договоренностей в Минске по обмену пленными по схеме «всех на всех» прошел год. Впрочем, ничего не сдвинулось с места. Почему так происходит?
‒ Дело в том, что нам понятно, как менять военных на военных. Впрочем, гражданских заложников в Украине быть не может, ведь мы, в конце концов, правовое государство, потому, как их менять ‒ неясно. Более того, кого мы считаем гражданскими: тех, кто сидит в подвалах, или у кого есть подписка о невыезде, таких тоже очень много; они сидят без документов. Сложно определить, кто подпадает под формулу «все на всех».
‒ Повлияло ли Ваше заключения в Луганске два года назад на то, что теперь все силы направляете на освобождение пленных?
‒ Сейчас я даже не могу назвать это пленом. Скорее, я просто гостила не по собственному желанию в захваченном здании Службы безопасности Украины в Луганске, и это повлияло, конечно, на мою нынешнюю деятельность. На момент моего содержания друзья не знали, что делать. Даже позже, когда другие друзья попали в плен, никто не знал, что делать. Мы проделывали все возможные варианты. И так сложилось, что к нам начали обращаться впоследствии другие люди за помощью.
На тот момент в этом направлении не работала украинская милиция, СБУ, не был создан еще центр освобождения пленных. Родные не знали, что делать, и обращались к волонтерам. Хотя я очень не люблю, когда говорят, что я участвовала в каком-то обмене. Волонтеры не имеют заложников, чтобы их обменивать. Реально этим заниматься может только СБУ. Только они имеют право кого обменивать. Мы скорее включаемся в процесс, когда нужно.
‒ Каким образом происходило освобождение журналистки Марии Варфоломеевой?
‒ Мы ждали Машу в течение многих обменов. Мы выполняли все условия для ее освобождения, впрочем, ее не отпускали в последний момент. Это повторялось неоднократно, поскольку ее считали ценным заложником. В этом сыграла роль и сама украинская сторона, в частности СМИ. С одной стороны, журналисты распиарили заключение Маши и навредили таким образом. А с другой ‒ именно журналисты помогли держать эту ситуацию в поле внимания. Переговоры об освобождении велись постоянно, мы знали, где она и в каком состоянии.
‒ Насколько сложно идет реабилитация тех, кто возвращается из плена?
‒ Гражданские люди, которые возвращаются, не имеют государственной программы помощи. Маша Варфоломеева ‒ исключение из правил. Она одна из немногих попала в хорошую больницу, где о ней заботились хорошие врачи. Спасибо за это Петру Порошенко. Впрочем, так везет не всем. Сотни людей, которые выходят на свободу, оказываются, фактически, на улице. Они не получают бесплатного лечения, психологической поддержки, помощи от государства, ведь им требуется определенное время на реабилитацию.
‒ Что делать в этом случае?
‒ Это то, чем мы сейчас и занимаемся. Есть немало волонтеров, которые помогают. Часто их сложно найти тем, кто только что вернулся из плена. Мы их координируем. Мы сотрудничаем с кризисной службой, психологами Майдана и психологами в Днепропетровске. Мы предлагаем людям пройти у них реабилитацию. Также мы сотрудничаем с врачами, которые также занимаются этим на волонтерских началах. Они помогают в лечении. Стараемся поддерживать финансово семьи, поскольку два-три месяца человеку нужно просто прийти в себя, и он не может работать.
‒ Есть надежда признать этих людей жертвами репрессий?
‒ Волонтер Анатолий Поляков, который сам побывал в плену, только подготовил идею соответствующего законопроекта, который мы планируем представить на следующей неделе: чтобы признать этих людей пострадавшими от террористов, чтобы они получили хоть какую-то компенсацию от государства.
‒ Почему на той стороне позволяют себе пытать людей настолько жестоко?
‒ Я давно не пытаюсь найти логику в этом. Я просто приняла то, что так есть: пытают женщин, пытают людей пожилого возраста, известны случаи истязания до смерти. Люди, которые пришли, захватили власть на мирной территории, они не умеют строить, не знают, как восстанавливать экономику. Они только знают, что такое пытки и репрессии. Хотя, следует сказать, что пыток действительно стало меньше.
‒ О скольких пленных на оккупированных территориях Вы имеете хоть какую-то информацию?
‒ Официально в плену сейчас находятся больше ста человек. Это те, пребывание которых «ЛНР» и «ДНР» подтвердило ранее. По факту, количество людей, место нахождения которых им известно, гораздо меньше. Их около тридцати. Возможно пребывание там еще определенных людей, поскольку есть косвенные доказательства этого. Впрочем, представители «власти» этих «республик» не подтверждают информацию.
