… Чтобы ампутировать рваные остатки конечности и сформировать культю, мне пришлось использовать обломок пилы для металла, который предварительно простерилизовали в растворе. Такой хирургический инструментарий в последний раз использовали еще, пожалуй, во времена Второй мировой …
Трасса Артемовск — Дебальцево, вечер. Наш реанимобиль движется сквозь сумерки с выключенными фарами. В салоне работает рация:
— База! База! Я Смайл. Прием.
— Смайл! Смайл! Я База. На приеме.
— База, мы на подъезде. Какая погода?
— Смайл, все спокойно, пока. Езжайте, ждем!
Смайл — хирург базового лагеря 128-й бригады, то есть я. Мы с Аквариумом (водитель Владимир Бережницкий) возвращаемся из Артемовска к месту дислокации нашей медроты после очередной эвакуации раненых. Боевая ситуация (погода) вроде спокойная — «пока».
За последние дни наш экипаж попадал под неприцельный огонь из станкового гранатомета, мы ощутили на себе взрывную волну артиллерийских ударов и выпрыгивали на ходу во время минометных обстрелов. Но то и дело я пытался убедить себя, что ситуация полностью контролируется.
Когда до базы остается два километра, перед нашими глазами вспыхивает огонь: раскаленный металл разлетается от земли зрелищным фейерверком в форме конуса. Водитель жмет на тормоза. Еще один взрыв, еще … С десяток фейерверков настигает звук разрыва снарядов реактивной артиллерии. Смотрим на все это, как на замедленные кадры фильма. Но мы не зрители, а исполнители ролей в этой фантастике. Надо срочно принимать решение: двигаться вперед, попытавшись на скорости уйти от обстрела, или падать здесь на асфальт, надеясь, что нас не тронет. С каждой секундой площадь накрытия реактивной системой залпового огня БМ-21 Град увеличивается …
Вмиг все стихло. Долго не ожидая следующей порции подарков «русского мира», мы рванули полем к нашему укрытию, домой. Там, несмотря на периодические артобстрелы, чувствуем себя в какой-то безопасности.
Дома наши повара накормили нас гиперкалорийной и вкусной едой — это был не гарнир с мясом, а мясо с гарниром. Когда легли спать, покоя не давало обманчивое красивое огненное шоу смертоносного раскаленного металла. В голове не укладывалось, что ситуация на Дебальцевском плацдарме уже стала критической.
День первый
Примерно между 8-й и 9 часами утра на территорию медроты влетает уазик. В нем раненный майор. По стандарту переносим его в реанимобильчик, предоставляем первую помощь, подключаем противошоковое и проводим кровоостанавливающую терапию. Далее следует выезжать по натоптанной в Артемовск, но от нашего командира слышим роковую фразу:
— Вы куда? Трасса перекрыта, мы в окружении: у Логвиново прорвались русские танки и перекрыли выход.
— ?
— Делайте все здесь, пока не прочистят трассу! — дополняет командира медицинской роты начмед бригады.
У майора пулевое ранение в поясничной области спины, кровотечение внешне длительное, что творилось внутри, я понятия не имел.
— Ему нужна экстренная операция! Что нам делать?
— Можете поехать в железнодорожную больницу и оперировать там, — отвечает начальник.
Железнодорожная больница недалеко, однако наличие операционного стола и стен не спасло бы ситуацию, потому что медицинское учреждение находился под постоянным обстрелом тяжелой артиллерии. Причем перемещать нужно было бы от лекарств и генераторов с горючим до почти всего персонала. Поэтому эту идею мы расценили как угрожающую и для раненых, и для персонала медроты.
Времени на раздумья не было. Я начал останавливать кровотечение просто в реанимобиле. Мне это удалось — пригодились волонтерские современные кровоостанавливающие средства. Состояние майора несколько стабилизировалось. Он рассказал, что был ранен на трассе у Логвиново, куда ехал утром на задание.
Они увидели танк и «бэху» (БМП — боевая машина пехоты) на трассе, но думали, что это наша техника, и продолжали движение. Затем наскочили на пехоту с белыми повязками. Пехота начала расстреливать экипаж. Парни быстро развернулись и поехали назад, однако одна пуля все же, прошив УАЗик насквозь, попала майору в поясницу.
Пока оказывали помощь раненому, наш лагерь снова подвергся минометному обстрелу. Я успел накрыть майора бронежилетами, упал на пол реанимобиля и начал молиться.
Бог миловал. Но я понимал: следующий обстрел нас уже точно не обойдет. Решил перенести раненого в блиндаж. Быстренько с коллегами переместили его в подземелье. Положили на спальный стеллаж при входе, чтобы было удобнее и менее травматично выносить, когда прочистят трассу.
Так началась наша «окопная хирургия третьего тысячелетия».
С этого момента операционной стал блиндаж — яма, перекрытая брусьями дерева-кругляка, землей, бетоном, клеенкой и шинами. Операционным столом — лежаки, накрытые кариматом, с которого легко вытирать кровь, чтобы потом самому же спать на нем же. Операционными лампами служили светодиодные фонарики. А минимальный набор инструментов из лекарственной сумки пришлось пополнить клещами нашего электрика — они превратились в ампутационные кусачки. Удавалось поддерживать относительную стерильность операционного поля и рук хирурга (еще был запас растворов для стерилизации и перчаток). Пригодился мой опыт Майдана: методы эмпирической полевой холодной стерилизации были применены и здесь.
День второй
Утро 10 февраля. Просыпаемся с надеждой, что окружение снято, кольцо разорвано, и мы снова поедем с ранеными в артемовскую больницу. Надежду быстро развеивает командир. Оказывается, окружение продолжается.
Привезли убитых за ночь. Командир медроты и сержант осторожно помещают каждого погибшего в черный пакет и составляют эти пакеты рядом с убежищем. Мы не можем вывезти ни мертвых, ни живых …
Под обстрелом минометов и Градов доставляют новых раненых. Мы фиксируем в потолке из деревянного перекрытия капельницы, и потихоньку почти над каждым лежаком появляется шуруп для цепляния флакона. Число раненых растет … Убежище предназначено только для 12 человек персонала медицинской роты. А сейчас нас уже здесь 20, более половины — раненые.
Окопная хирургия
Так тесно, что даже кочегарить не требуется (и уже почти ничем), температура все равно сносная. Буржуйка разгорается в основном только тогда, когда сжигаем очередную партию грязных носков. Запасов волонтерских носков и белья пока хватает. Стирать что-то из одежды сейчас невозможно: ни воды, ни тепла. Вся личная гигиена заключается в обтирании влажными салфетками.
Поход в туалет становится для каждого из нас героическим поступком. Происходит это так. Ведешь отсчет времени от последнего снаряда, упавшего вблизи, консультируешся с дежурным, который фиксирует примерно частоту и локализацию бомбардировки, и бежишь в бронике и каске осуществлять физиологические потребности. Иногда падаешь на землю прямо в туалете, потому что мины прилетают совсем рядом. Лежишь на замерзшей грязи, и тебе не противно — тебе просто страшно. Когда возвращаешься в окоп, чувствуешь себя победителем в битве на выживание. Так же выносить в туалет нужно и раненых. Условий и средств, чтобы справлять нужду, в окопе нет.
У меня ангельское терпение, но я его понемногу терял. Решил известить украинское гражданское общество о крайне критической ситуации в Дебальцево и набрал смс: «Myv otochenni, ne mogemo vyvezty poranenykh, likuyemo v okopakh … Treba vyrishyty cherez OSCE abo Chervonyi Khrest evakuaciyu, vsi potrebuyut» podalshykh operaciy, a takozh rozchystyty rashystiv iz nashoho shlyakhu! Molitsya! PS Ne afishuy moyu sms i moye imya !!! Dyakuyu«. Такой текст с десятой попытки удалось передать сестре и подруге.
Привезли убитых за ночь
День третий
Еще сонный и уставший, получаю команду на выезд к раненому. Адреналин быстро приводит к ощущению реальности. Экипируюсь, беру свой врачебный рюкзак — и «в бой».
Солнечное заснеженный утро разрывается периодическими взрывами. Сначала была идея ехать в УАЗике разведроты, однако ее быстро отвергли, так как «бумажный» уазик любая пуля или осколок разорвет на куски. Поэтому быстро вызвали МТЛБ (многоцелевой тягач легкий бронированный, в народе «маталыга»). Гроб на гусеницах … Запрыгиваю в десантный отсек, едем. Это уже вторая моя поездка за раненым в броневике, хотя броневик — громко сказано, так как уровень защиты, по словам механиков этого военного создания, не более, чем у нашего броника.
В «десанте» МТЛБ место только для двух лежачих или для десятка сидячих. В целом эта машина предназначена для перевозки боеприпасов и используется как тягач. Мне остается только молиться Богу, чтобы хранил нас … И уже энный раз Он сжалился над нами: несмотря на звуки минометного обстрела, мы доехали, забрали раненого и вернулись на базу без потерь.
В этот вечер как манны небесной ждем результатов переговоров в Минске. Ждем, однако понимаем, что там панацею не найдут и бороться в кровавом бою придется и дальше.
Засыпаем с ничем …
Спальное место
Застелив пол КамАЗа кучей теплой одежды, стали грузить раненых. В этот момент начался обстрел из Градов …
День четвертый
Появляется шанс на эвакуацию: по рации передают, что через полчаса подъедет КамАЗ для погибших, а затем еще один через 15 минут и для раненых. Так и происходит.
Сначала погрузили тела погибших. Дальше, застелив пол матрасами и кучей теплой одежды, взялись за раненых. У всех появился лучик надежды на спасение! В такие моменты начинаешь по-доброму завидовать раненым: у них есть шанс на выход из котла, у нас, пока мы целы, такого шанса нет …
Наконец, остался последний, с открытой черепно-мозговой. Спина моя уже не выдерживает, прошу помощи коллег … Поднимаем его с носилками и тут … Град. Не успеваем и осознать, что происходит, тем более добежать до окопа, просто падаем на землю. 10-15 секунд длиною в жизнь. Моя голова у головы раненого. На мне ни бронежилета, ни каски. Мысленно пролетает: «Боже, неужели это конец, Боже, прости нас, грешных …» Жду боли, подгибаю под себя руки и ноги, чтобы не поотрывало, и дальше жду боли. От судьбы не уйдешь. На нас падают земля, мусор, ветки … От взрывов вздрагивает все тело. А боли нет … 15 секунд проходят, и обстрел прекращается.
Теперь в нашей медроте уже не осталось целого авто. Волонтерские реанимобили, таблетки-уазики, грузовики и легковушки разбиты. Хотя мой реанимобиль еще держался — он заводился. Переднее стекло и капот повреждены осколками и взрывной волной, дверь не закрывается, и все же оставалась надежда на это единственное транспортное средство.
Стало окончательно ясно, что у врага нет ничего святого. Они перехватывали наш радиосигнал и наводили на нас артиллерийский огонь в тот момент, когда мы грузили раненых. Они прекрасно знали координаты медроты и хорошо слышали о времени эвакуации. И их рука не дрогнула!
Мертвый пейзаж. Так выглядела почти вся техника медицинского лагеря
День пятый
Под интенсивным обстрелом у нас почти полностью блокируется доступ к питьевой воде. Остается техническая, но и ее запасы быстро иссякают, ведь раненые хотят пить вдвое больше здоровых, и мы во время работы теряем жидкость с потом не меньше.
С едой несколько проще: во-первых, она есть в нашей палатке напротив окопа, во-вторых, печенья в окопе целый ящик, в-третьих, есть-то не очень и хочется. А вот пить — очень! Коллега-анестезиолог прибегает к тактике безшлакового поддержания жизнедеятельности: переходит на потребление исключительно воды и 5% раствора глюкозы. Я тоже попробовал глюкозу, после чего решил пока остаться, как и большинство, на «шлаковом» рационе, включавшее печенье и грязную воду. Хотя безшлаковая диета имела немалые преимущества: коллега лишил себя смертельного риска во время посещения туалета — восемь суток не выходил.
Официальные лица в новостях заявляют, что котла не существует, что мы не в кольце, затем появляется термин «оперативное окружение». Но нам всем, и прежде всего раненым, плевать на сроки и на то, как называется наша тактическая ситуация в Дебальцево. Мы понимаем одно: вырваться сами не можем, раненых эвакуировать без потерь почти не выходит, запасы всего необходимого катастрофически истощаются, новых поставок нет, почти каждый час кто-то погибает и калечится … Каким образом еще держатся передовые позиции, я понятия не имею. Общаясь с ранеными оттуда, понимаю, что потихоньку наступает Армагеддон.
День шестой
Вечером, за несколько часов до анонсированного прекращении огня, мы пережили еще одну мощную бомбардировку Градом. Уже через 10 минут нам доставляют раненого. Саша Говоруха из Запорожья, около 20 лет. Оторваны правая кисть, правая голень, осколок в грудной клетке, вырвана трахея (дышит через шею), осколок в скуле и голове с проникновением в черепную коробку, один глаз отключен …
Ситуация ужасная, ранение несовместимо с жизнью, но мы начинаем борьбу. Его побратимы правильно наложили кровоостанавливающие турникеты, поэтому кровотечение из конечностей прекратилось. Взялся за грудную клетку, наложил окклюзионную повязку. Далее нужно восстановить естественную проходимость дыхательных путей. Трахею я никогда в жизни не оперировал … обезболив, попытался поставить ее на место, зафиксировал швами и … дыхание восстановилось через естественные пути.
Появился голос! Саша был в состоянии травматического шока, мы не могли положить, сидеть он тоже не хотел и не мог. Постепенно состояние несколько стабилизировалось, однако возбуждение вследствие шока и ранения в голову осталось.
Когда уже в энный раз парень не находил себе места, а обезболивающие и успокаивающие средства не помогали, я потряс его за плечи и громко спросил: «Саша, что ты хочешь?» — хриплым голосом он сказал: «Жить!»
День седьмой
Есть еще один тяжело раненный. Парень лет 25. Без сознания, в шоковом состоянии. По словам сопровождающих, Олежка был ранен в боях в самом центре Дебальцево во время минометного обстрела. Анестезиологи сразу пытаются стабилизировать его, применяют все реанимационные мероприятия.
Когда я добрался до парня, оценил его ранение как несовместимое с жизнью в этих условиях. Впрочем, учитывая то, что сейчас очереди нет, решил сделать все, что можно. Пытаюсь затампонировать рану на позвоночнике волонтерским целокс-бинтом, чтобы хоть как-то уменьшить кровопотерю … Вроде удается: внешних проявлений кровотечения нет. Что делается внутри грудной клетки, боюсь даже представить.
Во время интенсивного реанимационного лечения и обработки и стабилизации ран парень просыпается и открывает глаза! Первые слова: «Я увижу свою Софийку?» Спрашиваю, кто такая Софийка. «Моя дочь, ей два года». Я не знал, что ему ответить.
Вечером Олежке становится лучше. Он лежит неподвижно на носилках в проходе нашего окопа. Там достаточно холодно. Внешне в это время −10-15 градусов, в проходе около + 10. Мы его накрыли бушлатами, спальниками, Термоодеяло … Олежка не жалуется ни на что. Несмотря на страшные, смертельные раны, держится и иногда на мою улыбку отвечает своей! Невероятные мужество и выдержка.
Ближе к полуночи попросил пить. Через трубку подали ему горячий чай. Его «спасибо» было высшей наградой для нас, медиков. Он говорил «спасибо», а у меня сердце разрывалось от страшной боли за то, что больше ничем не можем помочь парню, не можем вывезти, прооперировать, спасти жизнь и сделать так, чтобы осуществилась его мечта: увидеть Софийку.
День восьмой
Ад продолжается. Команда «к бою» звучит все чаще. Две трети личного состава должны вести бой. Напряжение растет, повсюду слышны взрывы. Периодически наступает тишина, которую мы используем для «героических» походов в туалет и попыток позвонить домой. Катастрофически не хватает воды.
Опять прибывают раненые. Смотрю и не верю своим глазам: в проходе вижу Вадима Свириденко, нашего боевого товарища и друга, санинструктора, с которым мы не встречались несколько месяцев. Он успевает сказать: «Данилюк, и ты тоже здесь?!» После этих слов теряет равновесие и падает в обморок.
Поднимаем его на стеллаж. Смотрю: ранения бедра и конечности; жгут наложен, кровотечения нет, но из-за потери крови артериальное давление низкое. После реанимационных мероприятий Вадим быстро приходит в себя. Он мужественно выдерживает все инквизиционные вмешательства. Пока я оперирую его, мы общаемся как старые сплетницы.
Настроение от встречи с давним другом поднялось. Вадим выдал мне тайну: он станет отцом. Радости нет предела. Удивительно, но, находясь в такой жопе, очень приятно слышать счастливые новости от побратима. Заботясь о беременной жене, он просит меня при возможности сообщить ей, что с ним все ок. К сожалению, связи у нас нет, но при случае обещаю обязательно позвонить.
Одновременно с санинструктором был раненный лейтенант Денис Чабанчук с Волыни, командир блокпоста, где в последнее время служил Вадим. Ранения были нетяжелые, поэтому он ждал своей очереди, шутя с ребятами и поддерживая в нашем схроне оптимистическую атмосферу.
Команда анестезиологов. Фронтовые анестезиологи 128-й бригады, слева направо: Михаил Ткачук, Виктор Шлимкевич, Руслан Ярмошевич
В этот же день привезли еще нескольких раненых. Один из них, Виталий, крайне тяжелый, с практически оторванной ногой на уровне колена. Сразу взялись за него по стандартной процедуре: вена, противошоковая инфузионная терапия, обезболивание, словом, экстренная подготовка к операции в нашем андеграунде. Я сказал парню, что конечность, к сожалению, нежизнеспособна, ее остатки необходимо как можно скорее ампутировать и сформировать культю. Это нужно делать немедленно, чтобы сохранить жизнь. На что он ответил: «Режьте».
Операция началась … Чтобы ампутировать рваные остатки конечности и сформировать культю, мне пришлось использовать обломок пилы для металла, который предварительно простерилизовали в растворе. Такой хирургический инструментарий в последний раз использовали еще, пожалуй, во времена Второй мировой …
Под конец операции ко мне подходит командир медроты Андрей Шамолюк (Бинт) и на ухо говорит, что нужно закругляться, потому что готовится следующая попытка эвакуации: колонна с ранеными пойдет на прорыв. Приходится формировать культю как можно быстрее. Раненых уже грузят, Олежка уже на платформе, а я еще работаю … Виталий держится во время операции мужественно, боль не чувствует, но слышит звуки инструментов, особенно пилы. Работаем почти молча, чтобы обостренное воображение Виталия не рисовало катастрофической картины.
Напряжение невероятное. Хочется сделать все максимально качественно. Уже погрузили Вадима. А я так и не успел ему пожать руку. Наконец поспешно накладываем на Виталия повязку и также переносим его в машину. Дениса Чабанчука прооперировать не успеваем. После перевязки он присоединяется к другим раненых. Все, выдохнули. Держим кулаки.
Как стало известно потом, эта колонна попала в засаду, дважды подорвалась на фугасе. Живым, но искалеченным остался только Вадим. Он трое суток пролежал на морозе, попал в плен; позже хирургам Киевского ожогового центра пришлось ампутировать ему руки и ноги (подробнее о судьбе санинструктора Вадима Свириденко читайте: Встань и иди. Как военфельдшер Вадим Свириденко стоит на ногах, которых нет).
День девятый
На стеллаж кладут очередного раненого. Диагностирую минно-взрывную черепно-мозговую открытую травму, передагонию. Сразу даю команду на симптоматическое лечение, что в наших условиях означает медленную, но обезболенную смерть на холоде. Эти крайне жесткие меры военной медицины является болезненными, но мы должны оставаться хладнокровными для спасения тех, у кого еще есть шанс. Потому, что отдав безнадежном пациенту несколько часов своего времени, мы потеряем тех, кому операция сохранила бы жизнь.
Следующий раненый — Саша Тарасюк (Чебурашка). Во время ревизии раневого канала, к сожалению, убеждаюсь, что осколок все же прошел ребро и вошел в брюшную полость. После осмотра говорю ему: «Друг, у тебя ранение живота и внутреннее кровотечение, ты умираешь. Вывезти в больницу тебя не можем, потому что мы в окружении. Единственный шанс для тебя — операция здесь, в нашем окопе. Анестезиологи готовы сделать наркоз, я готов оперировать. Твое решение?» Саша сказал: «Делайте все, что нужно, чтобы только ничего не болело!» Уже через мгновение анестезиологи начали вводить нашего воина в наркоз.
Когда напряжение во время операции достигает апогея, я ругаю Месяца (мой ассистент, врач-нарколог ) за то, что рукава его шерстяного свитера постоянно залезают в живот раненого. Для меня, как и для каждого хирурга, стерильность во время операции превыше всего, а здесь в рану раз за разом попадает свитер! В определенный момент в нашем генераторе заканчивается топливо и он, то есть генератор, вырубается … Темнота.
Благодаря волонтерам имеем фонарики. Как налобные, так и ручные. Поэтому операция не прекращается ни на минуту. Однако качество освещения ухудшается. Главной операционной лампой становится наш водила Андрюша Мазепа (Братко). Достается от меня и ему, потому что постоянно прошу, чтобы свет падал на рану. Но эта лампочка не только операционной быть не годится, под ней читать невозможно. Но другого выхода у нас нет …
Четыре часа операции — и мы закончили. Саша жив, показатели жизнедеятельности стабилизировались! Анестезиологи сразу же перевели пациента на самостоятельное дыхание и вынули дыхательную трубку. Первые слова Саши были такие: «Я все слышал! Док, я хотел тебя убить, когда ты мне начал перебирать кишки».
После окончания операции я, выпрямив спину, которая невероятно болела, сказал, чтобы подавали следующего раненого. Ответ командира роты меня шокировал:
— Больше операций не будет.
— То есть?
— Будет прорыв, — ответил Андрей.
— Опять вывозить раненых? — спросил я.
— Нет, прорываться будут все.
— Драп-марш?
Андрей кивнул.
Как оказалось, почти всех коллег еще с вечера известили, что мы будем прорываться из окружения, но мне не говорили, чтобы не отвлекать от работы. С одной стороны, это была радостная весть, потому что нам всем так хотелось выбраться из этой жопы. С другой — мы прекрасно понимали, что нас ждет ожесточенный бой и шансы на жизнь у каждого сомнительны.
Но я понимал, что это единственный выход из ситуации, потому что окопная хирургия долго продолжаться не может. Лекарств и средств осталось мало, места для раненых уже не было, и не только в нашем окопе, но и в соседних. Мы исчерпали почти все свои ресурсы, как медикаментозные, так и физические.
Почему я решил запечатлеть на фото конец этого действа, которое называл для себя «окопной хирургией двадцать первого века». Такая мысль пришла как-то подсознательно, потому что до сих пор ни одной фотографии и не думал делать. Попросил анестезиолога Руслана, который имел смартфон и иногда что-то фиксировал на камеру, снять нас после последней операции. Раненый Саша Тарасюк только несколько минут как был экстубирован (переведен на самостоятельное дыхание) и лежал еще в луже крови посреди кучи марли и использованных инструментов, но смог приподнять голову и показать пальцами знак победы V!
Последняя операция. Слева направо: врач-ассистент Андрей Месяц, анестезиолог Михаил Ткачук, раненый Саша Тарасюк, хирург Александр Данилюк. После четырехчасовой операции на печени, желудке и поджелудочной железе Саша приподнял голову и показал пальцами знак победы. Через час начался прорыв
* * *
Колонна выстроилась и медленно, рывками начала движение в сторону свободной Украины. Мы покидали Дебальцевский плацдарм, который держали полгода и за который сражались до последнего. Мы покидали кусок украинской земли, в которой погибли сотни наших воинов. Покидали, чтобы со временем вернуться сюда, на малую родину поэта Владимира Сосюры, который в 1944 году написал замечательное стихотворение-призыв «Любіть Україну»:
Любіть у труді, у коханні, у бою,
як пісню, що лине зорею…
Всім серцем любіть Україну свою —
і вічні ми будемо з нею!
Фото: Getty Imag., Томаш Бодов, Руслан Ярошенко, УНИАН, из личных архивов автора.
—
Александр Данилюк, военный хирург; опубликовано в издании Фокус
Перевод: Аргумент
