“Черный тюльпан”, гуманитарная миссия по эвакуации тел погибших в зоне конфликта на востоке Украины, может прекратить свою деятельность из-за отсутствия финансирования. За 10 месяцев работы экспедиции поисковики “Черного тюльпана” обнаружили и вывезли с линии фронта останки сотен военнослужащих. Точных данных о числе пропавших без вести с обеих сторон нет, но в любом случае на полях боев остаются тела десятков, если не сотен погибших.
Как сообщает “Украинская правда”, поиск погибших бойцов на Украине целиком выполняется волонтерами, государство не принимает в этом деле никакого финансового участия. Протоколы по изъятию и эвакуации тел, описи личных вещей, фотографии, которые могут помочь в опознании погибших, не имеют статуса официальных документов. Уполномоченная президента Украины по мирному урегулированию конфликта в Донецкой и Луганской областях Ирина Геращенко заявила, что в списках пропавших без вести числятся 1160 человек. Выяснять, кто из них попал в плен, а кто убит, должен, по идее, государственный следственный орган, однако он на Украине не создан. Родственники пропавших без вести пытаются самостоятельно проводить расследования: связываются с представителями сепаратистов, ездят на поиски в Россию, требуют от мобильных операторов распечатки с информацией о том, когда исчезнувшие в последний раз появлялись в сети. Однако для данных, собранных родственниками и волонтерами, нет единой базы. О том, как на линии соприкосновения проходит поиск погибших, руководитель “Черного тюльпана” Ярослав Жилкин рассказал Радио Свобода:
Мы, к сожалению, чаще всего привозим тела, которые очень трудно опознать
– Наша группа представляет общественную организацию “Народная память”, основанную еще в 2011 году. В организацию входили отряды, работавшие в разных регионах Украины. До прошлого года мы выполняли нашу основную задачу – это увековечивание памяти павших в годы Первой мировой войны, Второй мировой и Великой Отечественной войны. Мы успешно с этой задачей справлялись. Год назад к нам обратились за помощью военнослужащие украинской армии – с просьбой, поскольку есть соглашение с “той стороной”, поехать и собрать тела погибших бойцов, которые на полях лежат. Мы согласились, потому что это тоже входит в нашу задачу. С 1 сентября все закрутилось. Постепенно эта деятельность превратилась в отдельную миссию под названием “Черный тюльпан”. Мы выезжаем и проводим поисковые работы, собираем останки погибших, чтобы привезти и отдать судебно-медицинским экспертам, которые занимаются идентификацией.
– Останков скольких бойцов вам удалось найти?
– С 1 сентября по сегодняшний день – 609 мешков. Нельзя сказать – тел, это 609 мешков с телами и фрагментами тел. Обратной связи с судмедэкспертизой у нас нет. Мы, к сожалению, чаще всего привозим тела, которые очень трудно опознать. Требуется анализ ДНК и сопоставление с базой данных.
– Психологически это непростая работа. Почему вы этим занимаетесь?
– Вы правы, это непросто. В первый день, когда мы поехали в зону боев (я возглавлял первую группу) у меня сосало “под ложечкой”, был спазм в животе. Мне было страшно, как и моим товарищам. Но никто, кроме нас, это не согласился делать; мало того, во всей стране, наверное, нет людей, лучше нас подготовленных к этой задаче. Нам не раз приходилось эксгумировать останки павших воинов – правда, через семь десятилетий после их гибели. Там, скажем так, материал, извините за это слово, более чистый. А здесь совсем по-другому. Конечно, пришлось с новой реальностью столкнуться. Но ничего страшного, мы себя перебороли. Нас примерно 50 человек, мы проводим ротации составов полевых экспедиций, потому что люди работают в свободное от работы время, в ущерб своим заработкам, абсолютно на добровольных началах, за свой счет.
– Как выглядят ваши операции, полевые экспедиции на линии соприкосновения? Вот вы приезжаете куда-нибудь, где только что воевали. Как дальше все происходит?
– Как правило, мы стараемся не работать на линии соприкосновения. Потому что линия соприкосновения – особенно если она старая – набита минами разных модификаций и растяжками. Вслепую на такую территорию соваться, если кто-то там даже лежит, крайне небезопасно. Даже если мы договорились с обеими сторонами, чтобы они прекратили огонь на время работ. Как правило, стараемся на такие участки не лезть, а если и лезем, то только после прокладки маршрута. Там очень долгая и кропотливая работа. В основном мы работаем в так называемых котлах – это и Иловайск, и Дебальцево. А в зону аэропорта, например, пока не суемся, хотя собирались – это еще “горячая точка”, там небезопасно. Наша задача – без приключений вернуться. Туда, где очень горячо, мы стараемся не лезть.
– Вы сами договариваетесь с сепаратистами? Или есть договоренности, заранее достигнутые каким-то украинским командованием?
– В сентябре я задавал тот же самый вопрос нашим кураторам, военнослужащим украинской армии: какие гарантии? Меня успокоили: на самом высоком уровне есть договоренности, даны гарантии. “Вас встречают люди, они вас сопровождают и за вас отвечают головой”. С тех пор так и повелось, хотя в разные моменты случалось по-разному. На блокпостах к нашим машинам, к нашим ребятам уже привыкли – все приветствуют, нас знают с обеих сторон, особенно даже представляться не приходится. Но все равно с нами всегда сопровождающий.
В сентябре был всеобщий радикализм какой-то, ненависть лютая с обеих сторон. Сейчас чувствуется утомление…
“Внутренние блокпосты” мы проходим беспрепятственно. Ну вот приезжаем на место недавнего боестолкновения… Еще свежая техника, она еще теплая практически. Все практически на виду – и хаос войны, и разруха, конечно, и с другой стороны комбатанты. Мы с ними общаемся, представляемся, беседуем. Они помогают, показывают – там тело видели, тут что-то лежало… Мы выполняем свою работу.
– Вы забираете только останки украинских бойцов?
– Мы, конечно, находили тела не только украинских военнослужащих, мы не делим – свои или чужие. Мы находим погибшего, он должен быть надлежащим образом похоронен. Поэтому мы собираем все, и кого надо – передаем в донецкий морг, кого надо – отвозим в днепропетровский.
– Насколько опасны такие экспедиции?
– Если сравнивать ситуацию сентября минувшего года с нынешней – это две совершенно разные вещи. В сентябре был всеобщий радикализм какой-то, ненависть лютая с обеих сторон. Сейчас чувствуется утомление… Ну вот на той стороне узнают, что мы из Киева, окружают нас комбатанты, грязные, худые. Спрашивают: “Что там, в Киеве, слышно, когда война закончится?” И точно такие же слова я слышу с нашей стороны. Конечно, в воздухе чувствуется усталость от неопределенности, непонятности. Уже все устали, устали ненавидеть. Поэтому есть какое-то потепление, что ли. Очеловечивание пошло с обеих сторон в гуманитарных вопросах.
– Эта ненависть, о которой вы упомянули… Как именно вы ощущали ее минувшей осенью?
– Бывали инциденты, когда становилось страшно за свою жизнь, когда уже буквально прощался с жизнью… “Ты – враг!” – и все… Слава Богу, сопровождающие находили слова, да и наше поведение не провоцировало резких действий.
– Какое количество погибших, по вашим оценкам, не удается похоронить? Много остается неизвестных солдат?
– Немало. Ну, как немало, даже один человек – это уже немало, потому что это целая судьба. По моим подсчетам, с украинской стороны ненайденных еще порядка 200 человек. Сколько с той стороны? У меня нет информации, чтобы анализировать. Но то, что пишут в новостях – якобы мертвые лежат штабелями, телами завалены котлованы – на 99% неправда, это военные байки. Нет никаких передвижных крематориев, нет таких случаев, чтобы, как поплавки, в озерах плавали трупы с камнями на шее.
– Прямо на линии соприкосновения погибших хоронят? Или обязательно вывозят останки, если их находят?
– По-разному бывает. Я бы сказал – чаще не хоронят, а прихоранивают. Мне даже разведчики как-то инкогнито звонили – ребята, в таком-то квадрате мы наткнулись на останки тела. Мы его камнем задвинули, метку поставили и поползли дальше. Просто сообщили, чтобы когда у нас будет возможность, мы разработали. Потом линия фронта передвинулась (это в Дебальцеве было), мы приехали туда, а там уже грейдер поработал. Поэтому еще придется искать.
– Ваш “Черный тюльпан” – общественная организация. Существуют какие-то армейские структуры, подразделения, которые занимаются поиском тел погибших? Если есть, то почему еще и вы этим занимаетесь?
– Создано Управление военно-гражданского сотрудничества, офицеры которого курируют наши работу. Они нам обеспечивают пребывание в зоне антитеррористической операции, обеспечивают коридоры, в случае надобности – “зеленый коридор” по прекращению огня, если надо поработать в опасной зоне. Выделяют нам топливо, естественно, решают вопросы общей координации. Мы помогаем друг другу. Мы де-факто являемся подразделением Вооруженных сил Украины, но без официального статуса. Мы – гражданские лица с волонтерским статусом. Кроме нас, поиском тел погибших никто не занимается.
– Вы заявили несколько дней назад о том, что деятельность вашей организации прекращается из-за отсутствия финансирования. Так ли это?
– Деятельность миссии приостановлена. Мы вынуждены были предпринять такой демарш, я бы так сказал. Накипело. Почему? Потому что с сентября месяца по сегодняшний день эта работа исключительно за наш счет, ноль копеек мы получили от государства на эту программу. Мы устали решать проблемы обеспечения экспедиции всем необходимым. Мы считаем, что это обязанность государства, которое призвало солдат в армию. Они погибли, выполняя приказ. И это обязанность государства – вернуть их на родину, пускай даже после смерти.
Мы, честно говоря, ждали, что последует какая-то реакция на наше заявление. Но, кроме шума в СМИ, никакой реакции, к сожалению, фактически не было, хотя я периодически встречаюсь с чиновниками и депутатами. Мы же еще с сентября месяца писали письма – президенту, в кабмин, депутатам – с просьбой обратить внимание, рассмотреть, принять какие-то срочные меры. В конце концов, аморально самоустраняться от этой проблемы и не замечать ее. Мне как человеку, который понимает, что такое память о погибших, вообще непонятно, чем это можно объяснить.
– Ярослав, скажите все-таки, почему вы решили заняться этой деятельностью? У этого решения есть личная, семейная история? Кто вы по профессии?
– У каждого в бывшем СССР, наверное, со Второй мировой войной есть свои личные счеты. У меня на войне пропал без вести дед – 22 или 23 июня 1941 года. Я предпринимал множество попыток найти его могилу – дед погиб на территории Литвы – но к сожалению, безрезультатно. Таких судеб – миллионы. Это и привело меня в поисковое движение. По профессии я предприниматель, был вполне успешным бизнесменом. Сейчас жена зарабатывает деньги, а я эти деньги трачу… Если бы у меня были средства, наверное, мы бы продолжали деятельность “Черного тюльпана” и за свой счет экспедиции финансировали.
– Несколько лет назад фактическую русско-украинскую войну даже невозможно было себе представить. Что вы думаете о ней?
– Любая война рано или поздно заканчивается. Вопрос только в цене – сколько мы должны положить голов наших соотечественников на алтарь этого мира. Мне очень печально, мне очень стыдно, что мы не уберегли мир, который завоеван десятками миллионов жизней наших близких, – в том числе и моих близких, – которые пропали без вести, погибли. Мне очень горько. К сожалению, барьеры быстро воздвигаются, потом их трудно рушить. Я надеюсь, что рано или поздно барьеры, которые сейчас выстроили люди в головах, удастся разрушить. Все зависит от желания и политической воли. Естественно, с обеих сторон, – сказал в интервью Радио Свобода руководитель миссии по эвакуации тел военнослужащих, погибших в зоне конфликта на востоке Украины Ярослав Жилкин.
Министерство обороны Украины ведет переговоры о возобновлении гуманитарной миссии. Еженедельные затраты “Черного тюльпана” составляют примерно 2 тысячи долларов.
