“Валенки”, “правосеки”, “майданутые”, “путиноиды” и иже с ними… Что делает с нами лингвистическая “гонка вооружений”?
За последние полтора года русский язык наводнили слова-паразиты, размножившиеся под радиоактивным солнцем российско-украинского конфликта. О том, что делает с нами и нашим сознанием “новояз ненависти”, Анастасия Буцко и Ефим Шуман поговорили с Гасаном Гусейновым – известным российским филологом и профессором Высшей школы экономики в Москве и Базельского университета, пишет www.dw.de
DW: Гасан, естественно, что события воздействуют на язык. А как язык воздействует в ответ? Программирует ли он события?
– Тут придется взобраться на котурны. Мандельштам писал в 1928 году (цитирую почти дословно), что в жилах каждого столетия течет чужая кровь – язык предшественников. И чем исторически интенсивнее век, продолжает он, тем тяжелее вес этой крови.
Это значит, например, что страшная агрессия, которая содержалась в советском русском языке (все эти формулы “если враг не сдается, его уничтожают”, “кто не с нами, тот против нас”, выражения вроде “враги народа” и сотни других), запрограммировала высокую готовность к насилию и его агрессивное же “неузнавание”. Многие люди, например, считают нормальным “отлупить” ребенка, просто не видят в этом насилия.
– То есть повторяя, пусть и вшутку, такие обороты как “косить укропов” или “опускать ватников”, мы программируем тем самым действительность?
– Да, и тут ответственность лежит, прежде всего, на масс-медиа. Больше скажу: те негодяи, которые первыми объявили, что в Киеве произошел “фашистский переворот” и к власти пришли “бандеровские нацисты”, включили в сознании и своих, россиян, и половины Европы автоматическую реакцию страха и отторжения. А ведь все прекрасно знали, что никакого “фашистского” переворота в Украине не было. Мало того: если раньше лингвистический национализм действительно был проблемой, то как раз в разгар отрешения от власти Януковича в центре стояла уже не языковая проблема…
– Негативно окрашенный “новояз” существовал всегда. Но сейчас есть ощущение, что “майданутых” и прочего “крымнашизма” стало во много раз больше, чем прежде – “черномазых”, “хорьков” и “чучмеков”. Так ли это? И если да , то почему?
– Ощущение абсолютно верное, потому что о “черномазых” и “чучмеках” говорили все-таки только низы общества, а противостояние “майданутых” и “колорадов” проходит сквозь все страты, захватывает людей независимо от уровня образования и социально-культурных компетенций.
– Язык – живой организм. Многие филологи (в частности, вы) полагают, что его нужно принимать со всеми изменениями, включая и бранную лексику. Значит ли это, что и антиукраинский и антирусский “новояз” тоже следует принять как данность?
– Для исследователя – конечно, да. Хороши бы мы были, если бы не изучали этот язык. Для сотрудников СМИ, я бы сказал, в полный рост встает проблема политической корректности: она нужна именно для того, чтобы различать и давать почувствовать это различие читателям и зрителям: вот это – взвешенное и стремящееся к объективности описание людей и событий, а это – то, как события описывают непосредственные участники и контрагенты.
И вот здесь есть принципиальная разница между СМИ в России и, например, в Германии. Российские государственные или официозные СМИ, простите за пафос, предали своего зрителя и читателя. Вместо достоверной и добросовестной журналистики идет поток пропаганды, разжигание ненависти и готовности к настоящей “горячей” войне. И все это держится, действительно, на двух-трех словах: “фашист”, “укроп”, “майданутый”. Иначе говоря, якобы раскрывший свое старое историческое лицо “бандеровца”, “гитлеровца”. Не человек, а трава, а если и человек, то умственно неполноценный. Что отражено и в антирусских формулах. “Колорад”, скажем, – это насекомое, а не человек.
– Чисто лингвистически: из какого материала строит себя этот “новояз”? На первый взгляд, очевиден отсыл к двум языковым топосам: риторике советской пропаганды (причем разных эпох – от сталинизма до брежневизма) и, конечно, к мату, уже на уровне словообразования. Так ли это?
– Это интересный и важный вопрос, разобрав который, мы гораздо больше поймем в состоянии сегодняшнего сознания. С одной стороны, никакие “повторения” и “возвращения” попросту невозможны, но эмоционально население России и многочисленной диаспоры вторично заражается или подзаряжается сталинизмами и брежневизмами через старое советское кино, которое беспрерывно крутят по всем каналам гостелевидения. Это сотни речевых клише, к которым добавляются всякие речения Столыпина, например, про “великую Россию и великие потрясения”, так что выходит невообразимый идеологический винегрет.
– Еще Гроссман писал о том, что Советский Союз, воюя против нацистской Германии, заразился вирусом фашизма. Является ли нынешний язык ненависти очередным проявлением этого заболевания?
– Язык ненависти господствует на бытовом уровне, определяет мелкую моторику социального взаимодействия, а идеология фашизма становится усилителем этого бытового навыка.
– Как нынче поется в “околонародных” песнях, “у хохла и русака два похожих языка”. Означает ли это, что и язык ненависти – один на два воюющих государства?
– Украина – страна процентов, наверное, на 70 – русскоязычная. Это и злит больше всего российских реконструкторов империи. Мнимые патриоты России больше всего боятся появления альтернативной, свободной, демократической “другой России” – в Украине, сонаследнице Российской империи и СССР.
– Как вы считаете: насколько прочно укоренятся и какие плоды дадут “укропы”, “майданутые” и “колорады” в языке?
– Бранные слова останутся в истории языка и будут подпитывать взаимную неприязнь. Несчастье нашего времени – в виртуальном бессмертии вообще всех слов. Благодаря соцсетям, мгновенному обновлению старины на любую глубину, вирулентна вся ненависть, накопленная не одним годом, а веками. Но к нашим людям и к нашим СМИ понимание ценности политкорректности пока не пришло…
