В 7:50 4 февраля 2017 года в центре оккупированного Луганска был подорван внедорожник Toyota. Находящийся в салоне 49-летний начальник «народной милиции ЛНР» полковник Анащенко и его водитель погибли на месте.
К слову, это был далеко не первый случай ликвидации боевиков такого уровня. 1 января 2015 года при обстреле колонны погиб начальник штаба 4-й бригады «ЛНР» подполковник Беднов. 23 мая 2015 года при схожих обстоятельствах уничтожен командир 4-го батальона территориальной обороны «народной милиции ЛНР» Мозговой (его автомобиль обстреляли из пулеметов). В августе 2016-го совершено покушение на главаря «ЛНР» Плотницкого — на пути следования его автомобиля произошел взрыв. 16 октября 2016 года россиянин Павлов (Моторола”) погиб в лифте своего дома — сработало взрывное устройство. 27 января 2017 года при загадочных обстоятельствах умер бывший главарь «ЛНР» Болотов. 8 февраля 2017 года в своем кабинете выстрелом из огнемета был убит Толстых («Гиви»). 31 августа 2018 года в донецком кафе «Сепар» взорвали главаря боевиков «ДНР» Захарченко…
Боевики сразу же сообщили, что гибель Анащенко — «теракт украинских спецслужб с целью дестабилизации обстановки в «республике». Почти мгновенно они схватили двух наших разведчиков из 8-го полка спецназначения ВСУ — начальника инженерной службы майора Сергея Иванчука (позывной «Фугас») и сержанта Ивана Деева (позывной «Бэтмен»). Оба провели в плену боевиков без малого три года…
О работе в тылу врага, об изуверствах нелюдей и еще о многом другом Иван Деев рассказал «ФАКТАМ».
Фото предоставлены Иваном Деевым.
«Для боевиков я был волонтером, который привозит им помощь»
— Иван, генерал Сергей Кривонос в интервью «ФАКТАМ» с болью говорил о том, что до сих пор ни вы, ни Иванчук не награждены за ваш подвиг. Многие военные считают, что вы оба достойны звания Героя Украины, так как работали на оккупированных территориях и прошли через ад плена. Но государство вообще никак не отблагодарило вас. Не обидно?
— На государство обиды у меня нет. Мы шли на войну не ради побрякушек.
— Чем сейчас занимаетесь?
— Ушел на пенсию. Пытаюсь найти себя. Планирую поступать в аграрный институт. Но для этого нужно восстановить утерянный аттестат.
— О вас почти нет сведений. Расскажите о себе.
— Мне 35 лет. Родился в селе Далекое Близнюковского района Харьковской области. Мама работала дояркой, отец — завхозом в совхозе. Отец и два брата умерли до войны.
Рос обычным мальчишкой. Дрался, занимался спортом.
— Хорошо учились?
— В начальной школе получал похвальные грамоты. Когда перешел в пятый класс, надо было добираться в другую школу. Там отбился от рук, поскольку не было родительского контроля. В общем, жил своей пацанской жизнью. По сути, сам себя на ноги ставил.
После школы уехал на заработки в Россию. В Мичуринске Тамбовской области обрезали садовые деревья. Затем в Сочи и в Адлере ремонтировали квартиры под ключ. Когда мне там надоело (мне эта страна никогда не была интересна, я ездил туда, чтобы прокормить семью), вернулся в Украину. Нашел работу в Киеве. Здесь тоже занимался строительством.
Был далек от политики. Но когда на Майдане «беркуты» побили студентов (среди них были и мои друзья), не мог оставаться в стороне. Участвовал в Революции достоинства с первых дней и до конца. В тот период познакомился с моей нынешней женой Людмилой (с первой женой разошелся, у меня подрастает сын). С тех пор мы вместе.
Едва начались события в Крыму, мы с ребятами поехали туда. Видел своими глазами эту «крымскую весну». Уже тогда мы понимали, что это война. Пришлось даже убегать…
А в Киеве как раз формировалось добровольческое движение. Полтора месяца воевал в «Айдаре». Однако очень быстро у нас разошлись взгляды с руководством. Там было много мародерства, а я такое не приемлю.
Вскоре нашей группе из 12 человек предложили служить в Нацгвардии — в батальоне имени Кульчицкого. В июле мы должны были отправиться в Дебальцево. Но почему-то нас не взяли — контрразведка Нацгвардии не нашла наши личные дела. Мы психанули и уехали в освобожденный Краматорск к полковнику Кривоносу. Сергей Григорьевич стал нас тренировать и учить всем азам спецназа — как правильно передвигаться, перекатываться, петлять при обстреле, как заметить взрывчатку, ориентироваться на местности и т. д. Краматорский аэродром стал нашей базой. Мы там пробыли до ноября, периодически выезжая на задания.
Потом подписал контракт с 8-м полком спецназа. Прошел обучение и отправился в тыл. Там работал год. Руководство ставило задачи, мы их выполняли. Для этого приходилось постоянно общаться с сепарами и с россиянами. Даже бухать. Во время застолий они много трепали языком — и о том, что было, и о том, что предстоит. А я все запоминал и звонил нашим: «В такой-то район сейчас выйдет группа, встречайте».
— Кем вы представлялись им?
— Надо было придумать себе какую-то биографию. Для них я был своим в доску парнем из Харькова, который уехал оттуда, так как не захотел служить в ВСУ. На военного я не похож. Военного сразу видно по выправке. А я на самом деле в армии не служил.
Я был волонтером, который привозит им помощь. Колесил повсюду. Быстро обзавелся серьезными связями. В Сочи даже был зачислен в «Русское братство».
— Вы же не один там работали?
— Сначала поехала группа из трех человек.
— Те ребята живы?
— Да. Один продолжает служить, другой уволился. Мой командир майор Иванчук прибыл к нам позже.
— Как ваша мама отнеслась к тому, что вы воюете?
— Она не знала ни о чем до того, пока я в плен не попал.
— Вы выезжали на подконтрольную территорию?
— В течение месяца мог спокойно три-четыре раза туда-сюда съездить. Но я выбрал маршрут через Россию. Оттуда было легче добираться. Когда заезжал через «Майорск» в Горловку (после «нулевки» на той стороне три блокпоста), у боевиков всегда было много вопросов. Видят — молодой пацан. «Куда едешь?» Каждый раз придумывать очередную сказку было очень хлопотно. Через Россию проще. Автобус идет, например, из Воронежа или из Сочи на Луганск. Никто не подумает, что человек будет добираться из Харькова такими кругами.
— Как простые россияне относятся к войне на Донбассе? Продолжают твердить, что «Крым наш»?
— Такого не слышал. Когда был в Крыму, мою «десятку» с луганскими номерами пытались разбить местные: «Из-за вас началась война». Крымчан отправляли воевать в Донецк и Луганск, а им это категорически не нравилось.
Одни россияне относятся к войне безразлично, другие — агрессивно, третьим жалко русскоязычных граждан Украины, поэтому они собирали помощь им и тем, кто их «защищает». Вот я ее и доставлял на своей машине. Причем не гражданским, а именно раненым боевикам. Привозил лекарства, предметы гигиены и прочее. Постепенно создал себе имя. Вот у кого-то оторвало ногу. Я что-то привез. Поговорил с ним, он меня познакомил с кем-то из руководства — уже с теми, кто был нужен мне. Например, чтобы у меня был беспрепятственный проезд и прочие привилегии.
«Иванчука „приняли“ прямо на квартире. А меня на следующий день. Был слив с нашей стороны»
— С вояками какого уровня контактировали?
— И с полковниками, и с подполковниками. И с «ополченцами», и с россиянами, и с казаками. 23 февраля мы с командиром собирались ехать к атаману Козицыну — он собирался вручить нам «паспорт казака».
— В 2016 году вы были награждены орденом «За мужество» III степени. За какие боевые операции?
— Наверное, за то, что в 2015-м мы зашли в тыл, взяли там без единого выстрела и доставили на нашу сторону трех человек — местных комбата и зама комбата и одного россиянина.
— По вашим словам, все так просто — зашли и взяли.
— Мы же до этого почти два месяца тут тренировались. Нас американцы, литовцы и эстонцы учили на курсах, как правильно заходить на территорию врага, как работать в зданиях, как оказывать первую помощь и еще много чему. Но, находясь в тылу противника, большинство спецопераций приходилось разрабатывать самим. Каждый раз ты сам отвечаешь за свои действия.
— Где вы там жили?
— Сепары, с которыми я общался, помогли мне снять квартиру в Луганске. Еще жил некоторое время в Амвросиевке и в Горловке.
— Скажите, в ту пору взгляды жителей оккупированного Донбасса хоть как-то менялись? Может, сожалели, что на «референдум» ходили?
— Сейчас те, кто говорит, что «мы хотим вернуться в Украину», сразу попадают на подвалы «МГБ». Через две-три недели выходят на свободу и молятся, чтобы их больше не трогали.
В 2016 году там было так же, как в 1937-м — каждый второй стучал. Кто-то вышел во двор после 23:00 (там ведь комендантский час), сосед увидел его в окно и тут же позвонил в комендатуру. Шаг влево, шаг вправо — сразу приезжает «МГБ».
— Ликвидация Анащенко стала вашим последним заданием. Вы заявили, что вас сдали свои же. Как это произошло? Ваша версия?
— Точно не могу сказать. Но догадываюсь (Пасечник 10 марта 2014 года сообщил, что «МГБ» совместно с «МВД» раскрыли сеть нескольких диверсионно-разведывательных групп и что задержанные сообщили о причастности Деева и Иванчука к убийству Анащенко. — Авт.).
— Почему надо было ликвидировать именно Анащенко?
— Под его руководством в ночь с 13 на 14 июня 2014 года боевики сбили наш Ил-76. Это ему ответка пришла. Наши не забывают и не прощают гибель товарищей. Была задача наказать его.
После выполнения задания я сел в машину и уехал в Первомайск. Куда примерно — знали единицы. Точно так же знали единицы, где мы с Иванчуком жили.
А Иванчук остался, чтобы зачистить квартиру — там не должно остаться никаких улик. Около полудня того же дня его «приняли» прямо на квартире. А меня на следующий день. Был слив с нашей стороны.
— Почему? Были пытки, давление, шантаж? Или из-за денег люди пошли на предательство?
— В нашей стране все делается за деньги. Угроз точно не было никаких.
— То есть вы хотите сказать, что кто-то за это получил хорошую сумму?
— Конечно. Ведь майора приехал «принимать» лично «министр МВД» Корнет. Он собственноручно избил Иванчука там же на месте.
Предлог — будто бы женщина из соседней квартиры услышала, что мы пьяные буяним и деремся, и вызвала милицию. Не спорю, может, какой-то косяк с нашей стороны был… Но на обычное бытовое происшествие приезжает простой участковый, а не «министр МВД», которого охраняют российские гэрэушники.
Я потом об этой версии (выезд на бытовой конфликт на почве пьянства) прочел в своем уголовном деле.
— Вам дали его прочесть?
— Да. Прочел все тома. Постоянно думал: как же получилось, что нас взяли? Оказывается, в девять утра в тот день кто-то позвонил в милицию, мол, в такой-то квартире находятся люди, причастные к подрыву машины там-то и там-то.
— Но вы ведь уже были далеко. Как на вас вышли?
— Наверное, Иванчук сказал. Его сразу начали пытать, кололи «сыворотку правды». Он просто не помнит, как пролетели первые сутки.
— Вы сейчас с ним общаетесь?
— Да.
— Нет претензий к нему?
— Нет, конечно. Мне в четыре ночи позвонил командир части: «Срочно выходи оттуда». Я ответил, что вернусь в Луганск, чтобы найти Иванчука. Но было уже поздно. Та трехэтажка в Первомайске, где я находился, была окружена тройным кольцом. Меня «принимали» 120 человек. Понял, что тут же могут и убить. Значит, судьба моя такая.
«Мы три года неба не видели вообще»
— И что дальше?
— Первые четыре месяца вообще не помню. Полтора года нас с майором днем водили на допросы, а вечером избивали. Изо дня в день. Мы почти три года просидели в камерах-одиночках. Нам нельзя было ни прогулок — ничего. Мы неба не видели вообще.
Несколько раз нам устраивали провокации. Мне — имитацию расстрела. Когда через мешок (нам постоянно надевали банковские мешки на голову, но все равно что-то можно было разглядеть) увидел на «калаше» холостую насадку, просто рассмеялся. А Иванчуку перед камерой дали пистолет Макарова: «Ты же офицер украинской армии. Слабо застрелиться?» И он стрелялся. Только в патроне был капсюль, а порох высыпан.
— Вот как можно выдержать это все?
— Не знаю. Как ни крути, а у тебя выбора нет. Просто себя настраиваешь на то, что когда-то все равно это закончится. И все.
— Не предлагали перейти к ним служить?
— Так они же знали по любому, кто мы такие, то есть что бесполезно предлагать.
Ну ладно, была ошибка майора или чья-то, или, как думают некоторые, мы сами виноваты, что попались. Хорошо, без вопросов. Но тогда объясните мне следующее. Когда меня «принимали», они знали обо мне все: кто я такой, где родился, где проживал, где служил и, главное, мою настоящую фамилию. А я ведь находился там под другой фамилией и с новым паспортом. Лишь имя-отчество были моими. Иванчук мою фамилию услышал только в зале суда. Он знал меня как Семенова. В полку мы с ним не пересекались, поскольку у нас были разные сферы. Он не знал, что есть такой Иван Деев. То есть с нашей стороны кем-то была слита информация.
И еще момент. Когда меня привели к следователю, у него на столе лежала стопка бумаг — списки 2-го батальона нашего полка, от простого солдата до комбата. Он при мне их листал: «Что-то я тут тебя не вижу». Я сказал: «Посмотри внимательно».
— Побывавшие в плену рассказывали, что россияне к нашим военным относились с уважением, если это слово вообще применимо в данной ситуации, а вот ребят из добробатов люто ненавидели.
— Ну, может, к вэсэушникам и относились нормально. Но не к спецназовцам, могу точно сказать. Я для них враг, так как работал в их тылу. Видимо, когда майора пытали, он сказал, что служит в 8-м полку. Пробили по интернету и увидели, что такое «восьмерка».
— Была классика жанра — один следователь добрый, второй злой?
— Такого точно не было. Они там все отмороженные. Эфэсбэшников мы отличали по акценту и по поведению.
— Говорят, они приторно вежливые.
— Не было там вежливых. Постоянно угрожали: «Мы тебя через пять минут убьем».
— Палачи менялись или были одни и те же?
— Вот на удивление большинство одни и те же.
— Как думаете, почему некоторые получают удовольствие от унижения другого человека и издевательств над ним?
— Все очень просто. Того, кто тебя сейчас гнобит, самого чмырили в детстве. Вот он и пытается самоутвердиться. Растет в собственных глазах. Он стал богом, а ты ничтожество.
Меня постоянно избивали, зажимали пальцы дверью (у Ивана нет нескольких пальцев. — Авт.), кожу срывали ножом или еще чем-то, уже не помню. Пытали «тапиком» (оголенные провода полевого телефона «ТА» прикрепляют к телу жертвы, а затем для генерации напряжения прокручивают складную ручку аппарата; это невыносимая боль. — Авт.). Прикрепляли провода к ногам, глазам, ушам, гениталиям, языку, зубам. Когда видели, что я не реагировал (тебя уже не берет — сидишь как вкопанный), то подключали 220 вольт. Еще выгоняли голым на мороз и обливали водой. Подвешивали за руки, заведенные за спину — от собственного веса мышцы просто разрывает. Или висел на растяжке четыре-пять часов. Некоторые одно делали, другие — другое. Какая у кого фантазия, так он над тобой и издевается.
«Что собакам варили, то и нам приносили»
— Какая-то первая медпомощь была?
– От головы и от ж… пы, как говорится.
— А чем кормили?
— Там у них был собачий питомник. Что собакам варили, то и нам приносили. Я весил до этого 120 килограммов, через месяц осталось 70.
— Каким был распорядок дня?
— В пять утра подъем. Вставали и засыпали под «гимн ЛНР». Когда в третью смену приходил один россиянин, включал в полночь гимн России. Днем ты на допросах, а ночью тебя в подвалах избивают или даешь интервью пропагандистским каналам.
Вот лежит бумажка с готовым текстом, и ты говоришь то, что велели. Любая мимика, не то слово, неправильно повернулся, неправильно наклонился — тебя сразу в подвал и бьют до тех пор, пока не будешь знать наизусть тот текст.
— Как-то вели отсчет времени?
— Вообще нет. Ты или без сознания валяешься, или ждешь, когда появится конвой, который тебя заберет и поведет опять на экзекуцию или на допрос.
— Мысли о суициде случались?
— Бывали моменты, когда думал, что легче взять и повеситься. Но я каждый раз, когда уходил на фронт, обещал жене вернуться. Спрашивал: «Будешь ждать, если со мной что-то случится?» Она всегда отвечала, что будет. Людмила мне не раз говорила, что самый легкий способ — уйти из жизни и не мучиться. Но просила, чтобы я дал слово вернуться. Это и было для меня стимулом. Я знал, что обязательно вернусь к ней. Без разницы когда — через год, через пять, через десять.
— У вас нет желания отомстить палачам, подорвавшим вам здоровье?
— Наши пацаны уже наказали тех, кто над нами издевался. Каждая хорошая спецоперация — это наказание их за все.
— Человеку нужны каждый день зубная паста, мыло, бритва, шампунь и прочие элементарные вещи. Как с этим обстояло?
— Зубной пасты точно не было. А выбивание зубов было. Мне выбили 20 зубов. Сейчас ставят импланты, государство все оплачивает.
— Вообще-то прошло полтора года после обмена. Уже давно пора эту проблему решить.
— Да как-то все затянулось…
Одежда на мне была та, в чем взяли.
— За три года ничего не дали?
— Ну да. Стирал, сушил и снова надевал. С обувью то же самое. В кроссовках меня принимали, в кроссовках и вышел. Ночью перед обменом принесли одежду, которую передала ОБСЕ.
— Где мылись?
— Водили в душ. Только у них был такой прикол. Мы с майором должны успеть помыться за 30 секунд. Дольше идешь до душевой кабины, чем купаешься.
«На данный момент государство должно мне выплатить 194 тысячи»
— Вас же потом перевели в СИЗО?
— Да, через полтора года. Там тоже посадили в одиночную камеру. В СИЗО сидят те, у кого пожизненное лишение свободы. Там отношение было намного хуже. Мы первые недели просились назад в подвалы «МГБ»: «Лучше будем там сидеть». Но месяцев через пять в СИЗО стало полегче. Видимо, нас запретили трогать.
— Кто запретил?
— Может, Пасечник или кто-то еще.
— Вы же об обмене даже не знали?
— Узнали за полгода до обмена (29 декабря 2019 года Деева, Иванчука и еще 74 пленных обменяли. — Авт.), когда к нам приехали представители ОБСЕ и Кобцева (руководитель рабочей группы «ЛНР» по обмену военнопленными на переговорах в Минске. — Авт.). Они сказали, что подали нас в списки.
— Что из себя представляет Кобцева?
— Да она еще хуже, наверное, чем эти мясники в подвалах. У них задача выбить из тебя все, что им нужно, а она просто на публику играет. Миллионы зарабатывает на этих обменах, и все.
— Кстати, кто предлагал вашей жене заплатить за ваше освобождение?
— Ей просто сказали: «В тылу он заработал себе хорошую сумму, заплати и мы тебе в течение трех дней вернем мужа».
— А гарантии?
— Жена ответила: «Когда он выйдет, тогда и будем разговаривать».
— Вы заслуживаете самых высоких почестей, говорю это без всякого пафоса. Считаю, что государство обязано дать вам жилье, пожизненное обеспечение и достойную награду.
— Живем на съемной квартире. На данный момент государство должно мне выплатить 194 тысячи, а Иванчуку — 133 тысячи (моя сумма больше, так как я намного дольше там проработал, чем он) за то, что мы выполняли боевые задачи в тылу. За это платят по тысяче в день.
— До сих пор не заплатили?
— Ну да. Мы, когда вернулись, сказали, что следовало бы рассчитаться. Нам ответили: «Мы ждали вас, чтобы уточнить какие-то детали». И тишина. Думаю, что уже этих денег не увижу ни я, ни Иванчук. Даже если подадим в суд, тоже толку никакого не будет.
«Врачи сказали, что я в плену на ногах перенес инсульт»
— Что чувствует человек, который вернулся из ада к нормальной жизни?
— Растерянность прежде всего. Вот ты привык постоянно быть один. А тут сидишь и не понимаешь, что делать. Даже в маршрутке некомфортно. Мне в торговые центры доктора запрещают пока ходить, потому что я теряю сознание. Из-за мелькания людей сразу голова кружиться начинает. Главное — успеть схватиться за перила.
— В плену вы сильно подорвали здоровье…
— Когда меня полностью обследовали, врачи сказали, что я в плену на ногах перенес инсульт. Еще у меня проблемы с сердцем. Стою на учете в институте Амосова и в военном госпитале. Кардиологи говорят, что нужно серьезное лечение, иначе придется менять клапан. После побоев в голове четыре гематомы. Надо удалять желчный, он на 94 процента забит камнями. К этим проблемам добавился и коронавирус. В сентябре прошлого года попал в реанимацию. У меня было двустороннее воспаление легких.
— Вскоре вас еще и зверски избили. 16 октября СМИ написали об этом жутком ЧП. Вы впервые выехали из дома после болезни, чтобы забрать на почте инвалидную коляску, которую прислали волонтеры, и отвезти товарищу. Вашу машину заблокировал BMW. Вы с женой сделали водителю замечание. В ответ услышали оскорбления. Из той машины выскочили двое. У вас перелом гайморовой пазухи и телесные повреждения средней тяжести, у жены перелом фаланги пальца. Эти хозяева жизни — обладатель парка машин премиум-класса дончанин Свиридов, четырежды осужденный за тяжкие преступления (убийство, разбои и мошенничество), и уроженец Черниговщины Степанченко, который восемь (!) раз был подозреваемым либо осужденным по уголовным преступлениям, правда мелким — мошенничество, хранение, наркотиков, хулиганство в состоянии опьянения. Они потом заявили, что вы, инвалид войны, да еще и после коронавируса, напали первым. Они наказаны?
— Нет. Дело в том, что Свиридов не чужой СБУ человек, скажем так.
— Что было для вас самым тяжелым за эти три года?
— Плач девушки, которая сидела в соседней камере. Стенки тонкие, в полкирпича, сверху еще вентиляционный канал, поэтому был слышен каждый ее всхлип. Она все время плакала.
— Вы разговаривали с ней?
— Нет. Если бы я или она сказали хоть слово, и меня прибили бы, и ее.
— Как ее судьба сложилась?
— Семь тысяч долларов заплатила и вышла через год.
— За эти годы вам не давали возможности связаться с семьей? Хотя бы позвонить?
— В Донецке пленным это разрешали, в Луганске — нет.
— Вы проходили по делу вдвоем с Иванчуком?
— Нет, 16 человек проходило, из них пятерых обменяли, а остальные сидят уже больше четырех лет.
Это Али Литвин, Михаил Попович, Павел Стрельников, Василий Сапронов, Владимир, Змитрович, Руслан Донич, Иван Зотов.
— Какие обвинения вам официально предъявляли на судилище и сколько лет тюрьмы вам грозило?
— Терроризм, бандитизм, геноцид гражданского населения. Сначала светило пожизненное заключение, потом 25 лет. Еще мы с майором должны выплатить компенсацию по четыре миллиона рублей.
— А адвокаты как себя вели? Советовали во всем сознаться?
— Они ничего не делали, просто рассказывали, что защищают нас.
— Вы говорили судьям, что вас избивают?
— А им какая разница? «Мы тебя сюда не звали».
— Многих полевых командиров и тех, кто играл какую-то роль в так называемых «ДНР» и «ЛНР» в самом начале, в живых уже почти не осталось. Это дело рук наших спецслужб или там идет самоликвидация?
— По одним — наши работали, по другим — или сами зачищали лишних, или друг друга убивали из-за дележа финансовых потоков.
«Первые два месяца их в камеру просто приносили, они сами идти не могли»
К разговору подключилась жена Ивана.
— Людмила, как вы узнали о том, что произошло?
— 4 февраля вечером Иван меня набрал последний раз. Он был нервный. Я сразу поняла, что что-то не так, но ни о чем не спрашивала, чтобы не накручивать его. Он сказал, что перезвонит. И больше не перезванивал. Его взяли в пять утра, а в 12:15 мне позвонили из его военной части и сказали: «Твой муж в плену, ты не нервничай. Если на тебя выйдут, веди себя спокойно и говори, что вы уже не живете вместе». Велели никому не сообщать, даже родственникам. Такой был инструктаж.
— А кто на вас мог выйти?
— И с этой стороны, и с той. Те, кто мог бы как-то надавить на меня, чтобы Иван что-то сказал. Первый месяц я была в жутком шоке. Спала по 40 минут, он мне постоянно снился. Понимала, что его пытают, что он может не вернуться, но не хотела в это верить. Я знала, что он очень сильный и осознавал, на что он идет. Его друзья и сослуживцы очень меня поддерживали и не давали опускать руки. Спасибо бывшему командиру 8-го полка специального назначения Олегу Нечаеву, генералу Сергею Кривоносу, бывшей уполномоченной президента Украины по мирному урегулированию конфликта на Донбассе Ирине Геращенко и бывшему омбудсмену Валерии Лутковской — они не отступали и боролись за нас.
Если на YouTube выходили ролики их с Иванчуком интервью, мне объясняли, на что надо реагировать, а на что не надо. «Вот смотри: здесь видно, что его избили, но, если он выдержал, значит, хорошо. Здесь тень падает по-другому, в прошлый раз было иначе, то есть это не съемка наперед». Я анализировала все и понимала, что он жив. Хотя, конечно, были разные мысли.
Однажды меня позвали в часть переоформлять документы. Я пошла к командиру в кабинет и задала ему прямой вопрос: «Что с Ваней?» Ответил, что, скорее всего, Ваню забили в подвалах, потому что про Иванчука слышно, а про него — нет. Спросила: «Где факты, где доказательства?» Потом зашел второй человек и сказал, что это ложная информация, потому что есть другие сведения. Скорее всего, это была проверка моей выносливости: будет ли истерика, насколько я готова к плохим новостям. И сказали: «Тебе надо вести себя тихо». Потому что они хотели в течение месяца-двух их вытащить оттуда. То есть чем меньше об этом знают и чем меньше шумихи, тем лучше. Но когда уже вышло первое видео, мы поняли, что ничего не получится, потому что пошла волна в СМИ.
Все говорили: «Надо только ждать». Один человек (не буду называть фамилию) предложил: «Пять тысяч долларов, и, может, мой юрист его вытащит или хотя бы сможешь с ним поговорить».
Я все время ждала, что Ивана включат в списки на обмен. Но этого все не было. Мы с женами крымских татар встречались с Порошенко, с помощницей Ирины Геращенко постоянно были на связи, писали и ходили в офисы ОБСЕ, ООН, Красного Креста. Представитель ОБСЕ Тони Фриш обещал организовать звонки семьям. Но безуспешно. Все было очень сложно. Я жила только надеждой. Постоянно переживала, что его сломают не физически, а морально.
27 декабря 2017 года был большой обмен. Я поехала встречать самолет. Таилась надежда — а вдруг и наши там, просто нам не успели сообщить. К сожалению, их не было. Через несколько дней познакомилась с одним попавшим на обмен луганчанином (он гражданский, его забрали «на подвалы», чтобы отжать у него какой-то транспорт), который сидел в общей камере напротив Ваниной камеры. Он сказал: «Их там называли „майорчик“ и „пулеметчик“. Я их не видел, но слышал хриплый заикающийся голос». Говорю: «Это мой». По сути, это была первая более-менее внятная информация о муже. Он рассказал: «У Вани проблемы с желудком, так как там плохо кормят. Если сильно избивают, иногда не дают умереть. Когда их привезли, россияне тут же прислали безликих эфэсбэшников. Вот их реально нельзя запомнить. Парни под особой охраной. Первые два месяца их в камеру просто приносили, они сами идти не могли. Мы пытались передавать через того, кто разносил еду, кипяток (о чае и речи не было). Если пацаны даже кипяток не просили, значит, пытки были страшными. Вскоре того раздатчика убрали».
Он мне сразу же посоветовал: «Ты деньги никому не отдавай». Мне в принципе и Ваня это говорил, когда шел на задачу: «Запомни, деньги никому никогда не давай, потому что это ничего не изменит».
— Иван изменился после плена?
— Очень сильно. Во всем. Но не в худшую сторону. Процесс адаптации к нормальной жизни у него только начинается. Первые два месяца после освобождения казалось, что он адекватный. Он очень трогательно заботился обо мне. Потом начались срывы и проявления агрессии, причем в таких мелочах, какие он раньше не замечал.
Только сейчас Иван начал осознавать, что он уже свободен. Прошу его регулярно ходить к психологу, хотя он долго сопротивлялся. Я хожу тоже.
Наше государство вообще не готово принимать людей с ПТСР и помогать им. Мы справляемся, а другие? Мне очень сильно помогает, что я по образованию психолог, хотя никогда не работала по специальности (всю жизнь в ресторанной сфере, сейчас езжу в Шотландию и Ирландию на заработки). В 2014-м хотела пойти на фронт военным психологом. Но Иван не отпустил.
Когда Иван вышел из самолета, первое, что он сказал: «Что мы будем делать дальше?» Он был очень потерян. Понимал, что воевать больше не сможет. А просто служить в армии человек, который побывал на передовой, не станет.
— С Иванчуком то же самое?
— Он получил звание подполковника, повышение по службе и наградное оружие. Продолжает служить.
Самая большая проблема — социальная защита парней. Чтобы переоформить банковскую карточку, мы ходили в банк три раза. Если бы не я, Иван послал бы все к черту. Ходить и просить для него унизительно. Хорошо, что есть я и волонтеры, которые очень помогают справиться с нашей бюрократией. Но у многих ребят такого тыла нет. У большинства срывает крышу от реальности. Человек не знает, что ему завтра делать и за что жить.
Напомним также: Пытки на Донбассе. Вначале войны они были с обеих сторон, всего пострадало около 4 тыс.человек, – ООН
