В России бьют тревогу: страна попала под “культуру отмены”! На сей раз якобы хотят запретить на Западе всю русскую культуру разом: пьесы Чехова, музыку Чайковского, романы Толстого. Особенно возмутила патриотическую общественность отмена в Миланском университете Бикокка курса итальянского писателя Паоло Нори о Достоевском, по этому поводу в Москве даже появились пропагандистские билборды.
Но если размышлять о судьбах русской культуры, то не менее важна другая постановка вопроса: в какой степени она ответственна за весь тот ад, геноцид и террор, который творится сегодня в Украине от имени “Русского мира”? Интерес не праздный, потому что именно историко-культурными предпосылками руководство России и оправдывает войну против “братского народа”.
Полвека назад подобным вопросом задался Милан Кундера. После советского вторжения в Чехословакию в 1968 году писатель оказался без работы, и знакомый театральный режиссер предложил ему написать сценическую версию романа Достоевского “Идиот”. Кундера перечитал роман и отказался. “Даже если бы мне пришлось голодать, я бы не смог взяться за эту работу. Мир Достоевского с его безбрежными жестами, мутными глубинами и агрессивной сентиментальностью отталкивал меня”, – писал он много лет спустя в эссе “Предисловие к вариации”. В качестве примера писатель приводил разговор на улице Праги с советским офицером, который объяснял ввод танков тем, что “мы вас любим” и “хотим спасти вас от вас же самих”. Кундера признавался, что устал от темных глубин русского подсознания и жаждал простого, ясного европейского рационализма, как в романах Дени Дидро.
История повторяется, и сегодня точно так же рациональная логика бессильна объяснить российское вторжение в Украину, опровергающее все соображения здравого смысла, стратегического расчета и экономического интереса – именно поэтому многие до последнего утра, до первых ракетных ударов не верили в возможность начала войны. И так же, как в 1968-м, пропагандисты твердят о “спасении” оккупированной страны от “нацизма”. И здесь снова, чтобы понять источники этой войны, необходим Достоевский: на этот раз не “Идиот”, а “Записки из подполья”, написанные в 1864 году, до “великого пятикнижия” его главных романов. В этой программной повести, которую Набоков окрестил “квинтэссенцией достоевщины” и которая повлияла на всю европейскую философию от Ницше и Шелера до Сартра и Камю, писатель вывел новый типаж эпохи позднего модерна – ресентиментного невротика, обиженного на мир и мечтающего о мести. Низкорослый и невзрачный чиновник, вышедший в отставку и одиноко живущий в Петербурге, герой повести лелеет в душе свои детские травмы (отверженность, отсутствие друзей) и взрослые обиды (столкновение в трактире с рослым офицером, который, не заметив, подвинул его плечом) и создает свою подпольную философию, основанную на иррациональной свободе воли (“хотенье”).
В этом экзистенциальном порыве герой повести отрицает все проекты человеческого благоденствия и рационального мироустройства, которые воплощены для него в “Хрустальном дворце” (огромный выставочный павильон, выстроенный в лондонском Гайд-парке ко Всемирной выставке 1851 года, поразивший воображение современников), и мечтает когда-нибудь его разрушить: “Вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрёт руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам всё это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!” По ходу повествования герой выносит новые оскорбления – на сей раз от своих институтских товарищей – и вымещает свою злобу на безответной проститутке Лизе, высмеивая и унижая ее.
“Подпольный человек” стал одним из ключевых образов для Достоевского, его черты мы находим у Раскольникова и у Свидригайлова, у лакея Смердякова и у террориста Петруши Верховенского. Макс Шелер, ссылаясь на Достоевского, говорил о “зараженности русской литературы ресентиментом”, и ему вторил Розанов, писавший о “подпольном человеке” как о ключевом русском типаже. В России сегодня есть свой “подпольный человек”, глубоко уязвленный персонаж, невротик-аутист, который пестует свою обиду на окружающий мир. Не случайно он уроженец Петербурга, дитя продувных дворов и топких грунтов: вспомнить, с каким упоением “подпольный человек” у Достоевского рассказывает Лизе, как на Волковом кладбище свежевырытые могилы заполняются водой… Это президент России Владимир Путин, который уже третий год проводит в подполье – сперва два года эпидемии ковида, от которой он отсиживался в бункере и отгораживался строжайшим карантином приближенных лиц и гротескной социальной дистанцией на пресс-конференциях и встречах, а теперь второй месяц войны он, по слухам, проводит в ядерном бомбоубежище где-то за Уралом.Поведение Путина – та же самая ненависть “подпольного человека” к Хрустальному дворцу, циничный нигилизм человека, не верящего в альтруизм и общее благо
Война Путина с Украиной (а после его историософских статей и украинофобских заявлений последних недель нет сомнений, что это его персональный проект, не согласованный даже с ближайшими соратниками) – плод воспаленного воображения и давней обиды: так бывший муж ревнует бросившую его жену и, выпив лишнего, бузотерит ночью под её дверью. Но Украина здесь только повод, обида Путина гораздо шире: он предъявляет счёт всему Западу за то, что кажется ему игнорированием России (“Нас никто не слушал… послушайте сейчас”, – говорил он на презентации новых образцов ядерного оружия в 2018 году), высокомерием и цивилизационным превосходством. Это та же самая ненависть “подпольного человека” к Хрустальному дворцу, циничный нигилизм человека, не верящего в альтруизм и общее благо.
“Бункерный человек” бросает вызов всему современному миропорядку. Уже не менее десятка лет это было идеей фикс путинских идеологов – от фриков типа Глазьева и Делягина до внешне благопристойных Валдайского клуба и Совета по внешней и оборонной политике. Они утверждали, что миропорядок во главе с США и Западом ослаб и прогнил, что Россия должна взять на себя роль его окончательного разрушителя, дабы на его обломках возник “многополярный мир”, в котором она займет достойное место. Вплоть до этого момента Россия должна стать генератором энтропии, “экспортировать хаос” (согласно формуле Владислава Суркова), усугублять противоречия между странами и культурами. Это самоубийственный жест всё того же “подпольного человека”, который хочет разрушить Хрустальный дворец и “пожить по своей глупой воле”, превратить свой комплекс неполноценности в комплекс Герострата, раздуть мировой пожар.
Война в Украине видится здесь как этап в разрушении норм, правил и институтов: она должна была показать ничтожность НАТО, ЕС, ОБСЕ, трансатлантического партнерства перед лицом российского нападения, неспособность Запада выступить единым фронтом. И даже провал блицкрига и неожиданный для Кремля уровень санкций не ослабляют мрачной решимости доломать старый мир, но скорее усугубляют её: люди, знакомые с ситуацией наверху, говорят, что там сейчас находятся в эйфории от “исторического момента”, от глобального распада институтов, правил, норм, от губительного карамазовского “всё дозволено”. Разрушив соседнюю страну, а собственную – лишив будущего, “подпольный человек” с ядерной кнопкой грозит теперь уничтожить весь мир.
А тот курс про Достоевского после разразившегося скандала на следующий же день вернули в учебную программу миланского университета. Никто на Западе не собирается отменять русскую культуру, которая сейчас методично отменяет себя сама.
Сергей Медведев – историк, ведущий проекта Радио Свобода “Археология”
