В последние четверть века Николаев тихо меняет свой архитектурный облик. Для стороннего наблюдателя все происходит как-то хаотично. Открытые пространства заполняются коробками супермаркетов, а стеклянные зубья новых строений брандмауэрами впихиваются в линии домов старого города.
Архитектурная стилистика – верхняя «одежда» улиц и площадей – имеет свою функциональную составляющую. Николаев сегодня похож на барышню, которая вертится перед зеркалом, перебирает свой гардероб, размышляя, что одеть, и… не может придумать. Эта «женщина» не знает, куда она поедет вечером: на загородный пикник или в театр на премьеру.
Бывшая столица корабельного края тяжело расстается со старой «одеждой» и пытается заполнить свой «гардероб» новой, более удобной. Никто не знает в каком мегаполисе мы будем жить завтра. Будет ли это транспортный хаб, силиконовая долина или поселок докеров при зерновом порте?
Неопределенность будущего сопровождает наше бытие и заставляет оглядываться по сторонам. Кто-то пытается найти спасительную опору в прошлом, кто-то живет сегодняшним днем, и лишь немногие робко пытаются двигаться в «завтра».
При мэрии создали новую структуру – Агентство развития Николаева, которое, по мысли городских властей, должно привлекать донорские средства для ускоренного развития инфраструктуры, создания градостроительного кадастра, внедрения системы энергосберегающих технологий и прочее.
Местечковое привлечение грантов на реализацию отдельных проектов не дает ответа главный вопрос: что будет с городом завтра? Это подвешенное состояние влияет на экономику, политику и духовную жизнь общины.
Архитектурная среда реагирует на такую неопределенность с опозданием и… оригинально. Строительного бума в городе нет. Комплекс «Адмирал» буксует из-за недостатка кредитных средств, микрорайон «Солнечный», по всей видимости, так и не будет реализован в проектном виде из-за сложности рельефа береговой линии, амбициозное строительство жилищного массива «Лески-2» до сих пор не завершено из-за низкой покупательной способности населения и, по словам менеджеров киевской компании «Столица», «неблагоприятной экономической конъюнктуры».
Можно еще долго утомлять читателей перечислением коммерческого недостроя в городе. Масштабное возведение «каменных джунглей» в Николаеве тормозится не отсутствием строительных инвесторов, а неопределенностью завтрашнего дня.
Неопределенность завтрашнего дня
Неопределенность завтрашнего дня сопровождала город с момента его создания. Здесь не нужно ничего придумывать. Есть общеизвестные факты, о которых говорят все экскурсоводы «Старофлотских казарм».
Начинаем загибать пальцы:
Григорий Потемкин первоначально ошибся, выбрав место для верфи в Херсоне. Мелкая дельта Днепра усложняла выход достроенных кораблей в лиман.
Когда Михаил Фалеев показал фельдмаршалу Николаевский полуостров – идеальное место для строительства судов – последнему оставалось жить меньше года.
В 1789 году на бывшей даче Франца Фабре в землянках, шалашах и палатках скопилось более 300 купцов, которые собирались инвестировать в городскую инфраструктуру свои капиталы. Они надеялись на государственные подряды и готовы были обживать дикий край.
Однако адмирал Николай Мордвинов, сменивший Потемкина, переадресовал государственные заказы на санкт-петербургских подрядчиков, с которыми был в доверительных отношениях (Кривошеин, Фальк и другие). Обманутые купцы уехали в соседнюю Одессу, где капиталы, стараниями Дерибаса, оборачивались быстрее, и складывалась честная конкуренция.
Примерно в это же время столичный архитектор Иван Старов разметил осевые линии будущего города. «Першпективы» улиц Адмиральской, Садовой и Херсонской обрели Санкт-Петербургский масштаб: 75, 80 и 100 саженей в ширину.
В проектной композиции необъятные коммуникации требовали застройки по краям многоэтажными зданиями – дворцами, о которых мечтал Потемкин для своей «Южной Пальмиры».
Однако этого не произошло. Отток частного капитала в Одессу «убил» авторский замысел Старова. Широкие улицы стали застраиваться подслеповатыми мазанками, превратившими город в три большие дороги с неказистыми бордюрами.
Неопределенная будущность сопровождала архитектуру Николаева и во времена Лазарева, который хотел перевести штаб Черноморского флота в Севастополь, и после неудачной Крымской войны, когда город едва не превратился в деревню на лимане.
О системном градостроительстве на полуострове можно говорить только со второй половины ХIХ века, когда иностранным судам было разрешено заходить в наш коммерческий порт.
Появились частные капиталы, на горизонте возникло эфемерное будущее и люди начали строиться. Разбогатевшие на хлебной торговле мещане, не имели элементарной потребительской культуры, ничего не знали об архитектурных стилях, функциональности пространства, гармонии содержания и формы.
Новоявленные миллионеры выпрыгивали из штанов, они хотели тратить деньги на «что-то эдакое», необычное и… напрягали подневольных строителей.
Профессиональных архитекторов, обладавших даром убеждения заказчиков, в Николаеве не было. Частные домостроения обретали совершенно несуразный вид. Эту доморощенную эклектику Юрий Крючков и Наталья Кухар-Онышко – замечательные историки города – назовут «неповторимым южнорусским стилем».
Что это такое? – Трудно ответить. Сами авторы определяют этот стиль, как сумму понятий «псевдо»: «псевдоренессанс» + «псевдоготика» + «псевдомавританский стиль» + «псевдобарокко» + псевдо… еще чего-то там «ро-ко-ко».
Эклектичное домостроение – плоть и кровь старого Николаева. Многие здания поставлены на охранный учет и являются памятниками архитектуры городского и областного значения. За эту историческую память мы боремся, клеймим новых застройщиков последними словами и устраиваем всякие общественные слушания.
Мы любим свою древнюю эклектику и агрессивно относимся к современному стеклу и бетону. Эмоциональное неприятие новой архитектуры, основано на тревожном отношении к ее временной функциональности.
Современные строительные технологии повторяют процесс лего-конструктора. Здание супермаркета быстро собирается и… также быстро разбирается при изменении экономической конъюнктуры.
Центральные офисы магазинов находятся или в Днепре, или в Киеве.
Владельцам торговых и ресторанных сетей, по большому счету, наплевать на внешний вид нашего родного Николаева. Они в любой момент могут разобрать свои временные конструкции и оставить город в окружении бетонированных мусорников.
Однако временная функциональность строений не есть основная причина тревожного отношения к новой архитектуре. Эмоциональное неприятие зарождающегося городского ландшафта лежит гораздо глубже – в головах николаевцев.
Эмоциональное неприятие нового ландшафта
Человеческие эмоции – трудноуловимое понятие. Их нельзя «пощупать». Турист иначе воспринимает городскую архитектуру, чем человек, проживший в ней всю жизнь.
Речь идет не об оценке (хорошо-плохо, приятно-неприятно), а об интенсивности впечатлений. Новое может не нравиться, но восприятие от нового всегда сильнее, чем от привычного.
Старожилы любят свои места и умеют показать их приезжим. Непривычное, напротив, часто становится синонимом отталкивающего. Смена устоявшегося ландшафта вызывает тоску: горожане, переехавшие из центра в новые районы, чувствуют себя неуютно, а люди, родившиеся в спальных районах, тяготятся суетливой атмосферой центра.
«Ностальгия» по старому городу и древней эклектике не возникает на пустом месте. Неприятие новой архитектуры лежит в сфере интерпретации родовым общинным сознанием драматургии городского ландшафта. Эта интерпретация растянута во времени и требует коллективной внутренней работы.
«На пальцах» ситуацию можно объяснить просто, но недостаточно емко. Допустим, зрители заполнили театральный зал и сопереживают тому, что происходит на сцене.
А на сцене сидит одинокий мужик и плачет. Оказывается, у него умерла жена и осталась на руках маленькая дочка. Плачет мужик недолго, он вскоре женится на молоденькой вдове, у которой есть свои две дочки. Мачеха начинает гнобить падчерицу домашней работой. Она не берет ее с собой на королевский бал, где принц будет выбирать жену. Девочка горько рыдает, но появляется крестная фея и пошло-поехало: карета, платье, двенадцать часов и потерянная туфелька…
Вся сказка про Золушку улеглась в полтора часа зрительского восприятия. Люди увидели события, сжатые во времени: поцелуй – монтаж – и бэби.
Драматургия сюжетной фабулы городского архитектурного пространства может растянуться на человеческую жизнь нескольких поколений. Здесь показателен пример парижан, у которых первоначально возникал рвотный рефлекс от Эйфелевой башни. Но прошло всего полтора столетия и… «французская Золушка» счастливо обрела семью.
Городская архитектура воспринимается, в отличие от зрелищных искусств, не эпизодически, а постоянно и предполагает умеренность первоначальной экспрессии. Это касается «зрителей» не только глухой провинции (ресторан «Мафия» в Николаеве), но и рафинированной столицы (театр на Подоле в Киеве).
Постоянное воздействие архитектуры предполагает, что порог ее эмоционального воздействия должен быть ниже, чем в музыке, литературе или кино, так как городской ландшафт выражает общую функцию культуры – нейтрализацию человеческих страстей и возвращение душевного равновесия.
Тревожность восприятия новых архитектурных продуктов лежит не только в плоскости сложившихся архетипов зрительского сознания, но и в элементарном стремлении человека делить все на «хорошо» и «плохо»: привычное – хорошо, непривычное – плохо.
Это не вкусовщина, а именно привычка. Комфортный мир – предсказуем и узнаваем. Десять поколений горожан росли в пространстве предсказуемой эклектики, в котором место архитектора-художника всегда было вакантно.
В Николаеве мало авторской архитектуры прошлого и позапрошлого веков. Есть несколько зданий от Акройда, Штукенберга, Жуковского, Вунша и Домбровского. Что-то осталось от Полякова, Кабиольского и Розетти.
Спальные районы, сформированные в советский период, имеют анонимную природу типового строительства – коллективных градостроительных мастерских. Авторский архитектурный продукт и сегодня в дефиците.
Автор этих строк недавно имел приватную беседу с известным городским архитектором, который прямо заявил, что «украинской архитектурной школы де-факто не существует» и что Николаев сегодня «питается вторичным продуктом, архитектурным секонд-хендом».
Оказывается, у нас нет в стране учебных заведений, где готовят архитекторов. Есть вузы, которые дают какие-то ремесленные навыки, но не воспитывают художника. У будущих специалистов отсутствует в преподавании реальная проектная практика, нет понимания стадийности работы и индивидуального подхода к развитию способностей каждого студента.
Процесс согласования проектов «отдан на экспертный откуп администраторам от архитектуры, а не художникам». Государственная политика в области градостроительства «окончательно добила специальность ландшафтного архитектора».
Мой собеседник привел несколько примеров «креативного вмешательства власти в архитектуру». Оказывается, в штатах Иллинойс, Флорида и Северная Каролина уже 70 лет, существует законодательный запрет на строительство двух зданий по одному и тому же проекту. Это сразу привело к росту численности архитектурных мастерских и востребованности собственно архитектурного творчества. В Вашингтоне нельзя строить здания выше Капитолия, в Сан-Франциско есть запрет на небоскребы в пригородах, а власти Лос-Анжелеса поощряют проекты многоэтажных парков.
Но… это там у них. У нас – все идет привычно. Мы воспитаны на архитектурной эклектике и новые архитектурные продукты имеют такую же эклектичную природу, что и два века назад.
У нас нет своей Эйфелевой башни, которая из «Золушки» превратится в принцессу. Трамвайная подстанция, которую горожане пытаются защитить от «мафиозных рестораторов», не станет будущей королевой. В ее биографии есть неприглядный общепитовский период, маргинальное соседство со стриптиз-клубом и «шараевом курганом».
Тревожная эклектика будет беспокоить горожан еще долго, до тех пор, пока наши дети и внуки не впитают ее безобразную эстетику и не создадут на ее месте своего замечательного архитектурного ландшафта.
Сергей Гаврилов
