Оккупировав часть территории Украины, российские войска создают фильтрационные лагеря вблизи границы. Там якобы отделяют мирных граждан от тех самых “нацистов”, с которыми сражается Владимир Путин с помощью тяжелого вооружения. Очевидцы, прошедшие такие лагеря и сумевшие добраться до западной границы России, рассказали корреспонденту Север.Реалии о том, что им довелось пережить.
Корреспондент Север.Реалии поговорил с Павлом Василенко (имя изменено), историком из Мариуполя. Его настоящее имя и фамилию редакция не разглашает по соображениям безопасности – в Мариуполе у него осталась мать. Василенко был в Мариуполе с начала войны, хоронил своих соседей, учеников, прошел два российских фильтрационных лагеря.
“Он умер и долго лежал”
– Наш город динамично развивался, вливались очень серьезные деньги, привлекались иностранные инвестиции. Моя родная школа в Левобережном районе, где я учился, а после окончания Мариупольского университета работал семь лет учителем истории, в этом году должна была отметить 50-летие, – говорит Павел Василенко. – Сделали капремонт на 130 миллионов гривен (около 300 миллионов рублей). Это была самая большая школа в Донецком регионе: там училось почти 1600 детей, педагогический состав – 130 человек, из них 99 – педагоги, 31 – ассистенты педагогов, работающие по инклюзивной программе. У нас нет интернатов, как в России, все дети учатся вместе. После бомбежек от школы остались одни стены. Десятки, сотни выпущенных снарядов, как с одной, так и с другой стороны. С восточной стороны, конечно, больше. Что не вывезли российские военные, то забрали местные жители, которым надо было выживать в отсутствие воды, электричества, газа. Тянули все: технику, которая использовалась для аудиозанятий по английскому языку, колонки, настенные плазмы, ноутбуки, с процессоров снимали материнские платы и видеокарты, забирали длинные скамьи из спортзала, стулья, пуфики, вплоть до ведер, швабр, половых тряпок. Снимали стеклопакеты, потому что у людей в домах повыбивали стекла, надо было чем-то остеклить. У меня не поднялась рука пойти в родную школу мародерить. Когда совсем стало худо, я заходил, брал батарейки для фонарика, скотч. Вот и справили “юбилей”.
Василенко был классным руководителем в средней школе. Он ничего не знает о судьбе большинства из 29 своих учеников, кроме того, что некоторые из них уехали, спасаясь от бомбежек, в разные страны. Известно точно, что Тимур уехал в Германию вместе с матерью и сестрой, ходит там в местную школу. В соседнем доме его ученица Соня с родителями пережила бомбежки.
Семья П. погибла вся. Первой не стало 15-летней Алины П. из 9-го класса – ученицы Василенко из предыдущего выпуска. Алина занималась тяжелой атлетикой в школе Олимпийского резерва имени Сергея Бубки. Когда начался обстрел, она сажала цветы в огороде своего дома, который находится на левом берегу реки Кальмиуса и отделен от остальной части Мариуполя промышленной зоной комбината “Азовсталь”. Осколок попал ей в ногу. Родной дядя понес девочку на руках в четвертую поликлинику, но до врачей они не дошли – попали под новый обстрел, и Алина погибла. Девочку похоронили в огороде, где она сажала цветы.
Старшего брата Алины, 31-летнего Костю П., посекло осколками в переулке. Он лежал там очень долго – убирать было некому. Из опасного района бежали все люди.
Мать Алины и Кости убило осколками на крыльце дома, она долго лежала, а потом ее втащили внутрь. Закопать было некому. Дом через несколько дней наполовину разбомбили – она там и осталась, похороненная под завалами собственного дома.
О гибели местного населения российские власти не сообщали, лишь об уничтожении военных объектов в этом районе.
Ученица параллельного 9-го класса Карина Д. погибла вместе с мамой и бабушкой от взрыва снаряда в ее пятиэтажном доме, рядом с школой, где она училась.
Павел Василенко стал свидетелем последствий обстрела Мариупольского роддома.
– Мы с моим соседом Евгением С. шли от магазина и около роддома увидели посеченную женщину. Подняли ее. У нее руки-ноги на одних сухожилиях держались – кишки наружу. Она еще дышала. Просила о помощи. У нее был болевой шок. На вид ей было 35–37 лет. Мы еле-еле донесли ее и спустили в подвал четвертой поликлиники. Хирург сказал: “А что вы мне ее принесли? Я ничего с ней не смогу сделать”. Имя ее я не спросил. Потом маму моего соседа Евгения осколками задело – ей отрезали часть кости, вставили пластину, – рассказывает учитель истории.
Видел он своими глазами и гибель людей, которые ходили добывать питьевую воду. Водопровод в Мариуполе перестал работать после 2 марта. За водой люди ходили в частный сектор, в район приазовской низменности, куда дорога ведет на Найденовку, Ляпино, Виноградное, Сопино и дальше. В один из дней с юго-востока украинскую линию обороны прорвали бойцы из “ДНР”.
– Мой сосед, 23-летний Игорь с Евгением пошли за водой и увидели парня, лет 30. Снайпер попал ему в бедро – штанина надулась от крови. Игорь и Евгений перевязали ногу ремнем, начали оттягивать, и по ним начал работать снайпер, – продолжает Василенко. – Они бросили раненого – он умер и долго лежал на том же самом месте. Там ему положили венок потом. Вместе с другим товарищем, Виталием, в апреле на улице мы нашли убитого. В его сумочке лежали водительские права и пенсионное удостоверение на имя Водостоева Виктора Владимировича. Похоронили его в воронку. Написали на табличке фамилию, имя и отчество погибшего и его адрес: улица Морской бульвар, 48 “А”, это одна из 14-этажек. Где-то через месяц мы пошли за дровами в этот район. Около дома стояла женщина, и я спросил, знает ли она Водостоева. С пятого этажа вдруг раздался голос: “Молодой человек, подождите, сейчас мы спустимся”. Оказалось, что это дочь услышала свою фамилию. “Хоть бы не папа, хоть бы не папа”, – повторяла она… Хорошо, что она знает, где похоронен ее отец. Около поселка Магнуш под Мариуполем людей хоронили в безымянные траншеи, укладывали штабелями.
“Татуировки есть? – Нет”
Решение уехать из Мариуполя у Василенко возникло, как только в город стали входить российские войска.
– Я не мог им служить после всего, что я пережил, – говорит он, – хотя некоторые мои коллеги остались и сейчас активно очерняют всех. Мы до последнего верили, что Мариуполь – форпост украинского суверенитета – не возьмут, и отсюда будет контрнаступление с целью вытеснения “рашистов” из “ДНР” и “ЛНР”. И хотя я понимал, что город в кольце, где-то в глубине души теплилась надежда на наступление ВСУ. Как только оттуда окончательно вывели остатки военного контингента ВСУ из “Азовстали”, я понял: все. Конец. Надо уезжать.
Ехать напрямую в Польшу по Запорожской трассе было опасно.
– Там много блокпостов. Раздевают. Отбирают личные вещи. Деньги. Автомобили. Мой сосед поехал на машине в сторону Бердянска и вернулся обратно пешком, – говорит Василенко. – Его остановили на втором блокпосту, забрали машину. Поэтому я решил ехать через Россию, куда выпускали только через фильтрационный лагерь “Безыменное”.
Оккупационные власти приказали пройти фильтрацию в обязательном порядке всем жителям “освобожденных территорий, чтобы “предотвратить попадание на территорию ДНР лиц, причастных к силовым структурам Украины, участников националистических батальонов, членов диверсионно-разведывательных групп, а также их пособников“.
На сегодняшний момент известно о четырех фильтрационных лагерях: “Мангуш” (619-й километр трассы Одесса – Мелитополь – Новоазовск), “Степановка” (11 километр автодороги Снежное – Мариновка), “Успенка” (город Амвросиевка). В городах Донецк, Докучаевск, Новоазовск, поселках Мангуш, Володарское, Старобешево фильтрацию проводят районные отделы МВД, в селе Бугас – сельская администрация.
– Из Мариуполя я добрался до села Безымяное Новоазовского района Донецкой области. Вблизи села расположен фильтрационный лагерь, – говорит мариуполец.
По его словам, лагерь состоял из примерно 20 шатровых палаток, размером семь на четыре метра, стояли они в поле, огороженном колючей проволокой. Охраняли его военные с оружием и полным боекомплектом. На входе были установлены две большие белые палатки. Людей здесь разделяли – женщин направляли в палатку с левой стороны, мужчин – в правую палатку.
Вдалеке от входа стояли тентовые палатки синего цвета. Здесь под охраной ждали решения своей участи по несколько дней граждане Украины. Их могли либо отпустить, либо арестовать и отправить в райотдел МВД Новоазовское или в Донецке.
– В палатках на входе сидели представители “министерства внутренних дел ДНР”, сотрудники управления собственной безопасности (СБ). На входе стояли два больших деревянных стола, за ними сидели три человека в военной форме, в углу стоял четвертый, и еще двое ходили. И каждый из них задавал вопросы в ходе перекрестного допроса, кто-то лояльно, кто-то грубо, где-то заигрывая, пытаясь манипулировать, играя в доброго и плохого полицейского. Они никогда не представлялись. Потребовали паспорт, военный билет, – рассказывает Василенко. – Допрос может длиться по несколько часов. Допрашивают – где работал человек, как жил, что думает по поводу сегодняшних событий. Когда узнали, что я историк, сразу стали расспрашивать о политике. О Бандере. Я не пропагандист. Я популяризирую исторические знания, а не пропагандирую их. В ответ оскорбляли. “Что ты вы****ся (выпендриваешься). Да ты о****л” (обалдел). Приказали раздеться. До трусов. Снял джинсы, майку. Стали осматривать. Приказали поднять руки вверх. Увидели синяки. “Откуда?” – “Мы живем в такое время, где это уже обыденные вещи”. Увидели порез на ноге. “Откуда?” Ответил, что собирал стекла из выбитых окон в мешок и с девятого этажа нес. Стекло вылезло – пробило ногу. Все время, когда я стоял голый, шел допрос: “Удалял из телефона информацию, мессенджеры? – Нет. – Татуировки есть? – Нет. – Вербовался кем-нибудь из спецслужб? – Нет. – Сотрудничал? – Нет. – Знаешь, кто из знакомых, друзей служит? – Нет. У меня только друг служил срочником. – В каком году? – Точно не помню, кажется в 2017 году”. Сзади сидел сотрудник СБ, он проверил данные и сказал: “Нас такой не интересует”. Еще спрашивали о моем отношении к Бандере, украинской повстанческой армии, правда ли, что мы рассказывали детям в школе о древних “укропах”, которые выкопали Черное море. В телефоне смотрели видео, аудио, фото, переписки, социальные сети, анализировали контент.
После допроса ему приказали одеться, перевели в следующую палатку, где идет более серьезная проверка личности: там стоят компьютеры, аппаратура для снятия отпечатков пальцев. Женщины-военнослужащие снова вносили в базу все данные, фотографировали в профиль и анфас, “откатали” пальцы и ладонь на дактилоскопии.
Следующий этап – прохождение компьютерной экспертизы. Учителю истории приказали ввести в телефон специальную команду: “Звездочка”, “решетка”, “06”, “решетка” и – вызов. Команда #06# позволяет узнать IMEI и серийный номер телефона. На экране телефона появился черный экран с тремя штрих-кодами: “Приказали продиктовать первый штрих-код. Снова взяли паспорт, внесли полученные данные. Видимо, взяли на учет номер телефона”.
Если эта процедура прошла нормально, “фильтруемый” переходит к следующему столу, где сидят несколько военных с ноутбуками. И снова проверка документов.
– Ко мне подошли несколько человек и стали внимательно рассматривать. “Смотри, у него ухо такое, нос. Так это он! Все! У нас сегодня бонус” – перепутали меня с кем-то, но отстали. А рядом со мной сидел мужчина, к нему подошли двое военных с оружием и вывели его, даже не разглядывая. Я не знаю, куда его повезли, скорее всего, на фильтрацию в ОБОП Донецка (отдел по борьбе с организованной преступностью). Это самый большой страх туда попасть. Там и почки людям отбивали, и зубы могут все повыбивать, пальцы поломать, – говорит Василенко.
Если тень подозрения падает на одного из членов семьи, то задерживают всех на том основании, что они знали о его деятельности и не донесли.
– Родители моего товарища Максима С. фильтрацию в лагере не прошли. Максим служил в ВСУ в ремонтном батальоне в 2013 и 2015 годах, но в антитеррористической операции он не участвовал. Ремонтировал старую, ржавую технику, оставшуюся с советских времен. Его младший брат служит срочником в ВСУ в Николаевской области. В фильтрационном лагере сотрудники службы безопасности забрали у родителей паспорта. “Ваш сын воюет против нас”, – сказал один из военных. “А что у нас разве война с Россией?” – ответил отец. Сотрудник СБ замялся и ответил: “Ну, вы поняли, о чем мы говорим”. Он сказал родителям, чтобы они позвонили сыну с просьбой как можно быстрее приехать домой. “Он вернется, и вы вместе поедете в Россию”, – сказал сотрудник СБ. Родители отказались. Они остались в заложниках. Что с ними было дальше – неизвестно, – рассказывает Василенко.
“Так просто я тебя не отпущу”
Завершающая процедура фильтрации – допрос со стороны сотрудника МЧС. Беженцев принуждают написать объяснение на имя главы Министерства внутренних дел ДНР генерал-полковника Алексея Дикого. Это тоже обязательное условие прохождения фильтрации. 9 апреля 2022 года между МВД России, МВД “Донецкой Народной Республики” и МВД “Луганской Народной Республики” было подписано соглашение о сотрудничестве.
– У меня спросили, почему я не служил? Я ответил, что учился, потом работал по специальности учителем истории. “Так просто я тебя не отпущу, пиши объяснение”, – сказал мне сотрудник МЧС, одетый в камуфляжную футболку. Рядом со мной такие же объяснения писали другие пацаны.
В объяснении указывают свою фамилию, с кем и где проживал, номера телефонов, кем работал в мирное время, отношение к политике, к центральным и местным властям, кем вербовался и сотрудничал, есть ли кто-то из знакомых, друзей, родственников, которые служили в ВСУ, в батальонах.
На выходе выдают маленький листок, на котором написана от руки дата рождения и стоял синий штамп с одним словом “ФП “Безымяное”. Дактилоскопирован”.
На российской границе – снова обыск и приказ раздеться. Сотрудники ФСБ на теле искали татуировки. Задавали одни и те же вопросы, как и в фильтрационном лагере.
– Методичка у них одна, – говорит учитель истории. – Это унизительная процедура, но это война. Задача мирных людей, которые не пошли воевать, – выжить. Я не говорю про сотрудничество, о партизанской борьбе, просто выжить. И точка. Больше всего меня поразило на территории России, что очень много объявлений, информационных буклетов, как нужно вести борьбу с экстремизмом, терроризмом, куда звонить. И это в государстве, которое воюет против каких-то нацистов в Украине, и в то же время такая внутренняя проблема!
После прохождения фильтрации Василенко позвонил матери, оставшейся в Мариуполе.
– “Мамочка, все нормально. Я жив. Еду один – соседей не пропустили. Жди от меня весточку, любую, по телефону позвоню, или передам через кого-то, я все равно на тебя выйду”, – пересказывает он тот разговор. – Она – инвалид и не смогла бы выдержать эту поездку. Взять с нее оккупационной власти нечего. Мне трудно об этом говорить, потому что это моя мать. Она осталась в Мариуполе по каким-то своим личным соображениям. Я отчетливо понимаю, что она бы со мной не прошла весь этот маршрут. А личного транспорта у меня не было. Она осталась там и всей душой и сердцем ненавидит путинскую Россию и “ДНР”, “ЛНР” – всех этих отпрысков “Мордора”. Это – орки. Ненависть останется навсегда. Она теперь заложена в украинцах на генно-историческом уровне. Украинская нация и россияне уже братьями никогда не будут, к сожалению. Мы можем помогать друг другу, без какой-то корысти, считать друг друга хорошими людьми, но никогда это поколение не забудет того, что случилось.
“Просили показать даже пятки”
Сейчас основной поток беженцев движется в Санкт-Петербург, а оттуда в Эстонию и дальше в разные страны Европы. В Петербурге Василенко остановился у друзей, где первый раз за долгое время смог принять душ.
– Я три месяца не мылся в Мариуполе. Приехав в Питер, я выкупался, смыл с себя грязь. В прямом и переносном смысле. Почувствовал себя человеком. До этого я чувствовал себя существом, у которого обострился инстинкт самосохранения. У меня не было доступа к информации, мы жили в вакууме. В науке есть понятие – троглодит: переходное звено от обезьяны к человеку. Вот я был таким три месяца, и все, кто жил со мной и продолжают жить в Мариуполе. Людям там дали свет, генераторы подвозят, гуманитарную помощь, но города практически нет. И люди стали говорить, что жизнь налаживается, что жить стало лучше, стало веселей, как Сталин в 1929 году в статье “Год великого перелома” написал. Но люди до конца не понимают того, что их всего лишили. Сотни, тысячи поломанных судеб, – говорит Василенко.
Петербург он увидел в первый раз в жизни. Василенко смотрит на город глазами учителя истории:
– Питер – красивый город, помпезный, монументальный, пышный. Но на волне всех военно-политических событий, общее впечатление немного не то, о котором думал изначально. Представлял себе, что Питер – это что-то заоблачное. Больше всего меня поразили небольшие таблички с именами погибших от сталинских репрессий (проект “Последний адрес”. – СР), которые установлены в проулочках. Все это так проходит через тебя – вырезанный квадратик, как под фото, имя человека, которое должно было кануть в Лету, раствориться в истории. Но не получилось это у преступного режима, чтобы всех забыли – мы знаем имя, фамилию, отчество человека, годы рождения и смерти, знаем ремесло его. Я смотрю – пианист, я смотрю – преподаватель, учитель. Понимаю, что истреблялся цвет нации, сталинский террор затронул все слои общества. Всегда удивляло, как один человек с помощью кучки приближенных смог запугать многомиллионный народ. Как бараны шли на заклание. Сейчас – тоже. Я понимаю, что здесь нет благодатной исторической почвы для формирования гражданского общества. Питерские друзья рассказали, что такие таблички очень сложно установить – видимо, боятся ассоциаций с современностью. Ни одно имя не должно быть забыто. И в Мариуполе – тоже.
На вокзале Василенко встречали друзья-украинцы, приехавшие в Петербург раньше него. Один из них тоже прошел через фильтрационный лагерь.
– “Раздевайтесь до трусов” – обычная команда для меня, – говорит Александр (фамилию он попросил не указывать, так как остается жить в Санкт-Петербурге). – Меня раздевали в лагере, на таможне, на блокпостах. Меня просили показать даже пятки – снял носки. Ничего не нашли, у меня вообще нет татуировок. Военные сказали, что с бородой я похож на “азовца”, поэтому меня тщательно осмотрели. С девушкой моей просто провели беседу. Знает ли она военных, кто воевал из знакомых, попросили предоставить им информацию о таких людях, их местоположении. Мы ничего не знали. Понимаю, что так проводят чистку населения, выявляют потенциальных активистов.
Фильтрационные лагеря для украинцев созданы также в районе пунктов перехода госграницы России с Эстонией.
– В среднем в день здесь проходят около 200 человек. Вопросы задаются долго, особенно молодым людям призывного возраста. Если что-то не нравится, их отвозят в некое место, которое не является отделом полиции, – рассказывает член Правозащитного совета Санкт-Петербурга Григорий Михнов–Войтенко, который с начала “спецоперации” помогает уезжать из России украинским беженцам. – Конкретно о фильтрационных лагерях я говорить не могу, я там не был. Как это происходит, мы не знаем, по каком принципу отбирают, тоже не знаем, но через какое-то время мужчин все же выпускают. Странно, что они проходят подобную процедуру снова, так как их уже проверяли на украинской границе. Вроде бы держать не за что, а отпускать не хочется.
Беженцы, которые прошли очередной фильтрационный лагерь, делятся опытом прохождения фильтрации в телеграм-каналах. Их рассказы совпадают с тем, что пережил Василенко.
– У мужчин ищут татуировки, шрамы и следы на теле, которые могут показать их причастность к ВСУ. Осматривают телефоны, лучше все украинское удалить. Но удалять абсолютно все не стоит, им может показаться подозрительным пустой телефон. На политические вопросы нужно отвечать нейтрально, что-то вроде “я не интересуюсь”. На фильтрации при выезде из России в Эстонию в целом все то же самое, но меня еще спрашивали, что вам не нравится в России, вернетесь ли и почему покидаете ее, – рассказала корреспонденту Север.Реалии одна из участниц чата для беженцев.
– У меня в телефоне ковырялись, какие-то контакты себе записывали, по сообщениям лазили. Пять часов проходила фильтрация, – говорит другая участница телеграм-чата. – Видела, как парня раздевали несколько раз, и один раз ему пришлось требовать мужчину-следователя – при женщине он отказался раздеваться. Главное – предоставить миграционную карту и не говорить лишнего. Одну девушку не пустили из-за потерянной миграционки на российско-эстонской таможне.
Василенко решил не оставаться в Петербурге, а ехать в Германию. Сейчас он уже в Европе. По пути вместе с группой беженцев он прошел очередную фильтрацию на финской границе.
– На российском КПП российско-эстонской границы пробыл примерно два с половиной часа, – говорит он. – У всех снова отобрали документы, телефоны, вновь дактилоскопировали, заполнили с наших слов анкету, проверили содержимое телефонов и отпустили. Как такового фильтрационного лагеря там нет, но мини-фильтрацию нам устроили. Перейдя границу, на эстонском КПП я засвидетельствовал факты военных преступлений российских оккупантов и их сателлитов, очевидцем которых был. Я безумно рад, что вырвался из “Мордора” и очутился на просторах свободного, цивилизованного мира. Там, где у меня есть возможность свободно высказываться и жить так, как мне хочется.
