Архимандрит и доктор философии Кирилл Говорун рассказал Фокусу о причинах раскола Украинской православной церкви и о том, почему считает “русский мир” гражданской религией, созданной в угоду режиму Путина
– Как вы оцениваете ситуацию, в которую попала УПЦ МП после начала войны между Украиной и Россией?
— Церковь находится в серьёзном кризисе. Формально устранившись от политики, фактически она активно участвует в политических процессах, хотя этого и не признаёт. Если не словом, то молчанием. Она потеряла из фокуса своего внимания боль людей, ставших жертвами конфликта. Главное, что заботит церковные структуры, — сохранение статус-кво самих административных структур. На первый план выступила защита корпоративных интересов. И это большая проблема.
– Есть ли идеологический раскол среди прихожан и священноначалия УПЦ МП?
— Конфликт на востоке Украины часто представляют как конфликт между православными и католиками или греко-католиками, или же как конфликт между русскоязычными и украиноязычными. Но по обе стороны конфликта находятся люди, говорящие на русском языке, и большинство из них, если верует, посещает православную церковь Московского патриархата. Единственное, что их разделяет, — “русский мир”. Эта идея стала камнем преткновения, разделившим единую церковь. Люди могут ходить в один храм, причащаться из одной чаши и при этом находиться по разные стороны линии огня.
Что касается Украинской православной церкви, то в ней происходит пугающе стремительное расслоение между мирянами, духовенством и епископатом. У каждого из этих слоёв украинского церковного сообщества формируются свои радикально противоположные интересы. Миряне участвуют в войне, страдают от неё, становятся беженцами, переживают за свой народ. Из духовенства многие сопереживают мирянам, пытаются сберечь людей, которые уходят из церкви. У епископата же, на мой взгляд, доминирует желание сохранить административный статус-кво. Это настоящая катастрофа на фоне того, что другие украинские церкви не испытывают того же расслоения.
– Возможна ли автокефалия? Нужна ли она нам?
— Автокефалия — древний институт церкви. В средние века он приобрёл ярко выраженный политический характер и служил главным образом инструментом укрепления и легитимизации империй. В XIX и XX веках автокефалия осталась политическим институтом, но уже с противоположными целями, а именно: эмансипации молодых наций от империй Австро-Венгерской, Османской и Российской. Если мы рассматриваем русский мир как некую форму неоимпериализма, а я считаю, что так оно и есть, то для Украины автокефалия — это инструмент деколонизации и деимпериализации.
Некоторые иерархи говорят, что если наша церковь станет автокефальной, она отпадёт от благодатной полноты церкви. Но это чушь, ересь, отрицание того, что есть церковь. Впрочем, и энтузиазм излишний здесь неуместен и наивен. Автокефалия не решит автоматически проблем украинской церкви. Это лишь форма, но не содержание. Но если не воспринимать её как панацею, она может стать реальным инструментом позитивных изменений.
Другое дело, что вряд ли у нас сейчас возможна единая поместная церковь. Впрочем, некоторая плюралистичность помогла нашим церквям по время Майдана.
– Что вы имеете в виду?
— Хорошо, что ни у одной из церквей не было монополии в украинском обществе. Часть церквей поддержала Януковича, а часть — людей на Майдане. УПЦ МП, к сожалению, тесно сотрудничала с режимом Януковича, поэтому сильно потеряла репутационно и долго будет ещё за это расплачиваться. Путь к освобождению от этого прошлого — в публичном признании ошибки. Но даже УПЦ через своих отдельных священников, мирян отчасти солидаризировалась с Майданом. В целом украинское гражданское общество не может упрекнуть Православие в целом, потому что оно оказалось разделённым, в том числе по отношению к власти. В этом залог того, что у общества будет меньше причин секуляризироваться.
Но сейчас нужно устранить раскол, который во многом инспирирован извне. Я много работал в церковных административных структурах и в Москве, и в Киеве и пришёл к выводу, что раскол поддерживается искусственно.
– Раскол инспирируется Москвой?
— Да, но на самом деле очень многие заинтересованы в расколе и у нас. Сформированные церкви — УПЦ МП, УПЦ КП, УАПЦ — по большому счёту заинтересованы в сохранении сегодняшнего положения вещей. Они готовы разжиться приходами, епархиями за счёт других, но не готовы пожертвовать ничем серьёзным ради объединения. Возьмите для примера так и не состоявшийся процесс сближения между УПЦ КП и УАПЦ. Корпоративные интересы каждой из церквей только способствуют усилению раскола.
“Русский мир” как гражданская религия
– Как вы оцениваете идеологическую и церковную составляющую “русского мира”?
— Концепция “русского мира” — идеология, генезис которой очень схож с генезисом “немецкого мира”, приведшим к Первой и Второй мировым войнам.
Идеология “русского мира”, как всякая идеология, не является церковной. Но как только её начинает формулировать церковь, люди получают метафизическую мотивацию для того, например, чтобы убивать друг друга ради некой сверхидеи. В случае с “русским миром” церковь выступает автором проекта, который вредит и обществу, и ей самой.
Это по сути гражданская религия. Набор неких верований, которые по форме являются метафизическими, но при этом относятся к политической сфере. Когда политический режим по-другому не может себя легимитизировать, он всегда призывает на помощь гражданскую религию.
– Каковы проявления этой болезни на русской почве?
— “Православие, самодержавие и народность” — это формула гражданской религии, существовавшей в России, по крайней мере, уже в XIX веке. Пророком её был Достоевский. Вспомним “Бесы”, где говорится о “русском Боге”. “Русский мир” — это набор политических лозунгов, завёрнутых в религиозную обёртку.
В РФ есть проблема легитимности власти. Вспомните выборы в Госдуму 2011 года, приведшие к выступлениям на Болотной площади, ярлык “партия жуликов и воров”, казалось, намертво приклеился к партии власти. Так у народа усиливались сомнения в легитимности власти. И тут на помощь пришла церковь с концепцией “русского мира” и поддержала пошатнувшуюся власть. Так что в этом смысле речь о классической гражданской религии, которая легитимизирует власть, когда другие инструменты легитимизации, в частности выборы, перестают работать.
Первичные идеи “русского мира” были сформулированы в 70-е годы. В ней “русский мир” представал как некая интеллектуальная общность. В 90-е несколько российских политологов либерального направления переформулировали эту идею, указав на то, что интеллектуальной ценностью русской цивилизации являются люди, выехавшие за пределы России, — учёные, айтишники, деятели культуры. Они хотели использовать потенциал этого сообщества, чтобы поднять Россию. Основой их тезис — периферия важнее, чем центр. В начале 2000-х вектор идеи из центробежного перешёл в центростремительный. И сейчас уже Россия, какая есть, позиционируется в качестве основы для экспансии идей “русского мира” на периферию, причём в агрессивной форме. Проект из демократического превратился в неоимперский. И это произошло при участии церкви, давшей риторическое обоснование “русского мира”.
– Насколько участие иерархов Русской православной церкви, в частности патриарха Кирилла, с которым вы хорошо знакомы, в проекте “русский мир” является проявлением искренней веры?
— Я воздержусь давать пространные комментарии на эту тему. Скажу лишь, что проект русского мира — это проект, в котором сочетаются личная искренняя заинтересованность, вера в идею и существенная утилитарная составляющая.
Майдан был положительным явлением
– В своё время вы написали статью “Богословие Майдана”. Она изменила ваши взаимоотношения с руководством УПЦ МП?
— Это была не статья, а пост в Facebook, который затем в виде статьи опубликовал мой знакомый священник. И даже название, которое мне не очень нравится, давал не я. Тем не менее, она уже живёт своей жизнью.
Как раньше, так и сейчас, я много езжу, активно общаюсь с иерархами, представителями духовенства, монашеством. И вижу, что идеология “русского мира” оказалась разделяющей не только для Украины, но и для православия в целом.
– Не разочаровались ли вы в Майдане, глядя на нынешние трудности?
— Отнюдь. Я думаю, что они связаны не с Майданом как таковым. И война, которая последовала, не вытекает из него органически, как пытается представить пропаганда. Война как однозначное зло явилась реакцией на Майдан, что говорит о том, что он сам по себе был положительным явлением.
– Вы продолжаете оставаться членом православной церкви МП. Поддерживаете ли дружеские связи с коллегами в Москве?
— Да, более того, я клирик Русской православной церкви. Какие-то дружеские связи остались, какие-то оборвались. Но с этой проблемой сталкиваемся все мы. И каждый из нас выбирает собственную стратегию сохранения дружбы. Иногда, чтобы сохранить отношения, лучше их “поставить на паузу”.
– Вы профессор, читающий лекции по всему миру. С какими мифами о современной Украине сталкиваетесь?
— Вы знаете, я всё-таки имею дело с очень специфической, как правило, академической средой, в которой люди привыкли мыслить и подвергать критическому анализу всё, в том числе и российскую пропаганду. Счастье общения со здравомыслящими людьми делает каждое моё выступление с лекциями в университетах мира большой радостью. Поддержка Украины колоссальная и в христианских кругах, и в университетской среде, и среди общественно-политических деятелей как на Западе, так и на Востоке, а я последнее время много работаю и в Китае.
– Как вам удаётся совмещать в себе богослова и философа, профессора и монаха?
— Естественным образом. По слову величайшего философа первого христианского тысячелетия и причисленного к лику святых монаха Максима Исповедника Бог вложил смыслы-логосы в каждую вещь. Раскрытием этих смыслов занимается философия, наука, искусство. Смыслы вложены Богом в природу, человека и общество. Их изучение — это путь к соединению ипостасей церковного служения, научного делания, духовной жизни. В раскрытии и донесении до людей этих божественных смыслов миссии соприкасаются.
– Христианство и политика — насколько это совместимо? Не профанирует ли образ Христа его эксплуатация в политике? И уместно ли участие церкви в политической жизни общества?
— Думаю, что участие церкви в политической жизни неуместно. Использование Христа для политических целей, несомненно, профанирует христианство. Однако это не то же самое, что оценивать общественные процессы с позиции христианства. Думаю, что богословие, которое отказывается от соприкосновения с внешним миром, само профанируется, заболевает аутизмом или, того хуже, делает церковь социопатом. Занятие абстрактным богословием и есть путь к его профанации. Только во взаимодействии с миром и обществом богословие находит свою полноту и оказывается способным делиться этой полнотой с другими.
– В 1991 году вы поступили в Киевский университет на факультет физики. А уже через год-полтора учились в Киевской духовной семинарии. Как так получилось?
— Многие выходцы из СССР меняли точные науки на гуманитарные дисциплины или на теологию. Отечественные богословы вышли из этой научной матрицы, и большинство из них имеют математический бэкграунд. Вот и для меня этот переход был совершенно естественен. В науке, как и в богословии, люди ищут чего-то, что выходит за пределы их понимания, их опыта.
– Правильно ли воспринимать современные науки, особенно точные, и веру как антиподы?
— Уже давно не принято противопоставлять науку и веру. Есть много верующих учёных и даже клириков. Клирики, в свою очередь, часто интересуются наукой. Несовместимость религии и науки — идеологическое клише, родившееся в XIX веке в форме позитивизма, а потом ставшее почти религиозным верованием в СССР. С падением Союза, как мне кажется, это клише перестало быть актуальным.
И сейчас есть люди, верящие в антагонизм науки и религии. Но после открытия теории относительности, квантовой механики и неопределённости Шрёдингера та почти религиозная вера в абсолютную непогрешимость и эмпиричность науки исчезла. Учёные так же нуждаются в религии, как религиозные люди в научных знаниях.
