мериканский политолог Фрэнсис Фукуяма получил известность во всем мире после выхода в 1992 году его книги «Конец истории». Для Фукуямы было ясно одно: после падения Берлинской стены и победы Запада либеральная демократия стала безальтернативной, и она после этого будет постоянно побеждать во всем мире. Мы встретились с Фукуямой в Берлине, куда он приехал по приглашению Американской Академии в Германии.
Die Zeit: Г-н Фукуяма, от Дональда Трампа до партии Альтернатива для Германии (АдГ) — популизм повсюду ставит в сложное положение традиционных политиков. Насколько опасным является данный феномен?
Фрэнсис Фукуяма: Это серьезная опасность. Популистские партии имеют общую социальную основу для усиления своих позиций. Речь идет не только о низших слоях, поскольку в первую очередь представители старого рабочего класса и нижнего среднего класса потеряли почву под ногами и испытывают страх по поводу дальнейшего скатывания вниз по социальной лестнице. Другие боятся, что они будут полностью ввергнуты в состояние бедности. Все вместе они составляют группу тех людей, которые в Америке голосуют за Трампа, в Польше за Качиньского, в Венгрии за Орбана, а во Франции за Марин Ле Пен.
— Но ведь есть различие между Европой и Америкой.
— Европейцы за счет более развитого государства всеобщего благосостояния лучше защищены, однако многочисленные социальные проблемы везде вызывают недовольство. Сторонники популистских партий убеждены в том, что глобализация поставила их в невыгодное положение.
— Что будет с Америкой, если Дональд Трамп станет президентом?
— Если мне нужно сделать прогноз, то, по моему мнению, следующим президентом США будет Хиллари Клинтон. Однако при определенных условиях Трамп может добиться успеха: Хиллари Клинтон в настоящее время является довольно уязвимой. В деле об использовании электронной почты может еще появиться кое-что новое, и то же самое можно сказать и о некоторых других неприятных моментах из ее прошлого. Люди не доверяют Хиллари Клинтон. И ее дискредитация может оказаться успешной.
— Допустим, Дональд Трамп стал президентом — будет ли, в соответствии с вашими предсказаниями, либерализм и дальше побеждать во всем мире в долгосрочной перспективе?
— Подобный вариант, несомненно, было бы шагом назад. Что касается Америки, то я считаю, что американская вера в институции достаточно сильна, и Трамп не будет в состоянии разрушить систему в целом. На оптимистичный лад меня настраивает то обстоятельство, что Трамп является оппортунистом и не имеет глубоких идеологических убеждений. Он предприниматель — если он придет к власти, то будет заниматься заключением сделок. Но, естественно, следует иметь в виду: сама мысль о том, что подобный человек может оказаться во главе страны, является разрушительной.
— Свидетельствует ли успех Трампа о наличии кризиса культуры?
— Вовсе нет. Его сторонники, в основном, являются представителями старого белого рабочего класса. Это люди, чьи доход сегодня ниже, чем доходы поколения их отцов. Они чувствуют себя членами нового низшего класса, они чувствуют себя так, как чувствовали себя 20 или 30 лет назад афроамериканцы. А когда Трамп им обещает: «Мы вновь сделаем Америку великой», то для них его слова имеют конкретное социальное значение. Они хотели бы вернуться назад в 50-е и 60-е годы.
— Это было золотое время для Америки.
— Да, в то время в Америке были высокие темпы роста, высокие доходы, высокая занятость и, прежде всего: богатство было достаточно равномерно распределено. Как демократы, так и республиканцы хотят вернуться в старые добрые времена: демократы хотят этого, потому что, по их мнению, тогда ощущалось большое влияние «Нового курса», было много социальной политики, а правительство в то время еще играло решающую роль. А республиканцы прославляют это время, потому что Америка и патриотизм тогда были значимыми. Однако вернуться в золотой век нельзя.
— Цифровые технологии также пожирают рабочие места…
… они не только делают низкоквалифицированный труд ненужным, но и во все большей мере делают то же самое с рабочими местами среднего класса. Пока утраченные рабочие места заменялись на новые. Сначала человек был фермером, потом фабричным рабочим, а затем переходил на работу в сервисный центр. Это время уже прошло. Мы уже больше не можем исходить из того, что технологический процесс создает новые рабочие места — такой закономерности больше не существует. Таким образом, технологии оказываются бременем для демократии, так же как потепление климата и другие ограничения роста. Стабильность демократии и капитализма в значительной мере зависят от постоянного роста. Без роста нечего распределять. Возникает значительное неравенство, что представляет собой вызов для легитимности системы. В результате появляется шанс для популистов.
— Что могут предпринять против этого правительства?
— Демократии должны услышать голос этих людей. Возможно, даже будущее демократии зависит от этого — в любом случае это центральный вопрос, с которым она столкнется. Часть проблемы состоит еще и в том, что старые социал-демократические левые привыкли получать ответ: социальные гарантии и перераспределение. Я не уверен, что сегодня эта система еще работает.
— Почему? Потому что проблемы больше не решаются на национальном уровне?
— Это очень важный пункт. Исключительно сложно создавать идентичность и чувство общности, не прибегая к помощи национального государства. Серьезная проблема в Европейском Союзе состояла в том, что там необычайно технократично подходили к решению вопросов. Там велись разговоры об экономической интеграции, но никто не позаботился о формировании более глубокой европейской идентичности. Вот почему правым популистом не составляет труда в условиях кризиса использовать существующее в стране недовольство. Короче говоря, чисто экономической интеграции недостаточно.
— Однако идентичность нельзя просто так создать.
— Конечно, можно. Соединенные Штаты являются в этом отношении лучшим примером. Здесь идентичность основывается не на этнических или религиозных категориях. Она базируется на лояльности по отношению к принципам конституции и к принципам демократии.
— Дефицит идентичности создает шансы для Орбана и для Путина?
— Орбанизм и путинизм долго существовать не могут. В условиях глобализации общества будут все более мультикультурными. Восточная Европа как раз в настоящее время переживает такой процесс. Либерализм появился в конце европейских религиозных войн, когда Европа вынуждена была учиться жить в условиях религиозного многообразия. Рациональным решением стало учение о религиозной терпимости, что позволило католикам и протестантам жить рядом друг с другом. На Ближнем Востоке единственной возможностью прекращения гражданской войны между суннитами и шиитами является объявление религии частным делом. Государственная власть не должна больше вставать на сторону какой-то определенной конфессии. Либерализм является рациональным решением для осуществления управления в условиях многообразия. Тогда как орбанизм и путинизм отвергают многообразие.
— Либеральные общества во всем мире сдают свои позиции. Не приближается ли эпоха либерализма к своему концу?
— Я не считаю, что когда-нибудь вообще существовала эпоха либерализма. Либерализм никогда не был самодостаточным, он всегда существует вместе с определенным видом демократии и определенным экономическим укладом. Нужны также определенные рамочные культурные условия, некоторые из которых стали проблематичными. Кроме того, производство электроэнергии и дефицит демократии связаны друг с другом. Богатые сырьевыми ресурсами страны способны держать налоги на невысоком уровне. Но как только доходы от продажи сырьевых товаров снижаются, они оказываются в глубоком кризисе. Это можно видеть на примере России. Для демократий это преимущество, поскольку авторитарные страны теряют в результате свою привлекательность и перестают выглядеть как альтернатива либерализму.
— Однако Путин находится в прекрасном настроении. Он ощущает себя великим и сильным. У него много сторонников.
— Меня смущает в России, прежде всего, то, насколько совершенными являются действия правительства, которое с помощью средств массовой информации столь умело манипулирует общественным мнением. В свое время я написал докторскую диссертацию, предметом которой был Советский Союз — никто не верил там ни единому слову правительства. Люди всегда верили в противоположное тому, что было написано в газете «Правда». Однако сегодня, напротив, большинство людей, судя по всему, слепо доверяют средствам массовой информации и системе. Они верят в то, что украинцы распинают на кресте детей, а также в другие подобного рода вещи. И они продолжают верить, хотя они отнюдь нее отрезаны от остального мира, у них есть доступ к интернету. Россия — не Северная Корея.
— У Путина есть также друзья среди сторонников Национального фронта и партии Альтернатива для Германии. Чем объясняется притягательность антилиберализма?
— Что я могу по этому поводу сказать? В долгосрочной перспективе люди вполне рациональные существа, но они не обязательно являются таковыми в краткосрочной перспективе. Решающее значение в России будет иметь состояние экономики, а в этом отношении ее ожидает десятилетие серьезных проблем. К сожалению, люди там почувствуют, в условиях какой политической системы они живут. И это уже достаточно плохо. Но по-настоящему опасным является воздействие на международные отношения: Путин в сложной ситуации может прибегнуть только к национализму. Национализм легитимирует его роль. Это вызывает у меня беспокойство.
— Предложение Путина звучит так: я — это лучший Запад. У меня христианские европейские ценности лучше сохранились. А что обещает Запад?
— Протесты на Майдане показали, насколько привлекательными являются западные ценности. Но верно и то, что элиты как в Америке, так и в Европе в последние два десятилетия просто не оправдали ожиданий. Финансовый кризис имел серьезные последствия, а попытки справиться с ним оказались жалкими. Этот кризис вызвал глубокий страх у людей, многие потеряли работу, и теперь господствует чувство неуверенности и нестабильности. Мы видим сегодня, что демократия не работает сама по себе. Мы должны постоянно обновлять наши институты, и здесь я в первую очередь думаю о Соединенных Штатах. Пока эта страна не сможет привести в порядок свою политическую систему, она должна отказаться от проповеди в мире демократических ценностей.
— А в чем проблема Европы?
— Европа сталкивается с двумя кризисами: с кризисом евро и с кризисом беженцев. В условиях кризиса все возвращаются к национальной солидарности и действуют за счет других. Я не уверен, что Европа в области интеграции продвинется дальше того уровня, на котором она сегодня находится. Но я и не настроен очень пессимистично, поскольку я считаю, что европейские институты очень сложно отменить. Евросоюз будет и дальше лавировать от кризиса к кризису, но он будет существовать.
— А роль Германии в Евросоюзе?
— Американцы не понимают того, что немцы придерживаются варианта ордолиберализма (Ordoliberalismus). В Америке после начала кризиса мы вернулись к кейнсианскому варианту экономики. А разделяет нас вопрос о том, почему в Германии никогда этого не понимали. Для меня это загадка, поскольку мы находимся в ситуации, которая столь же опасна, как и ситуация 30-х годов. Я разделяю всеобщее удивление в Америке по поводу Германии.
— Федеральный канцлер Меркель правильно себя ведет в условиях кризиса с беженцами?
— Она должна чаще говорить о существующих проблемах. Если люди боятся роста преступности, то она, в таком случае, должна открыто обсуждать эту проблему. Шенген не может функционировать, если внешние границы Евросоюза не будут защищены. У Меркель, очевидно, имеется план, но ей еще только предстоит его реализовать. Нужно точно знать, кто прибывает в Евросоюз, и Европа должна осуществлять более строгий отбор при определении того, кто является политическим беженцем.
— Вы в своей книге «Конец истории» сделали прогноз, в соответствии с которым после крушения коммунизма не существует альтернативы для либеральной демократии. Оказалось, что это не совсем верно. Почему история вернулась?
— Вы должны понимать мой тезис в духе Гегеля и Маркса. Я имел в виду процесс модернизации — например, когда страны из аграрных превращаются в индустриальные общества. Интригующий вопрос звучит так: что будет в конце модернизации? Прогрессивные интеллектуалы утверждали, что в конце истории будет коммунизм. Для них это была высшая форма человеческого развития. Я считал это ошибкой. По моему мнению, историческое развитие завершается в форме капиталистической, либеральной демократии. Я по-прежнему считаю это правильным.
— А что можно сказать о Китае?
— Это, действительно, единственная страна, которая бросает серьезный вызов моему тезису. Китай — настоящий тестовый случай. Китай является единственной альтернативой либеральной, капиталистической демократии. Эта страна в техническом и экономическом отношении продвигается вперед — однако она осуществляет модернизацию без демократии. Почему так происходит в Китае? Есть ли у этого культурные причины? И является ли Китай стабильной и долговременной системой? Я так не считаю.
— Есть ли у истории цель?
— Да, конечно. Но это не автоматический процесс. Часто происходит движение то вперед, то назад. Однако общество не может постоянно возвращаться на предыдущую стадию своего развития.
— Прогресс как диалектический процесс — именно таким он вам представляется?
— Марксисты полагали, что технико-экономическое развитие в любом случае способствует модернизации, независимо от исторических игроков. Я так не думаю. Без человеческой воли, без борьбы за демократию и за правильных личностей ничего не получится. Для меня действующие лица, по-прежнему, играют решающую роль.
— Была ли иллюзией вера в то, что современные формы развития (die Moderne) распространятся во всем мире?
— Не модернизация сама по себе находится под угрозой. Посмотрите на азиатские страны. Нет никаких фундаменталистов в Китае, в Корее и в других государствах. Там люди получили работу, а также возможность воспользоваться преимуществами технологического прогресса. Фундаменталистские движения сильны там, где люди хотят провести модернизацию, но не могут добиться успеха. На Ближнем Востоке у людей есть телевизоры и интернет, и они видят, что люди в остальной части мира живут лучше, чем они. В развитом мире те люди становятся проблемой, которые не получают преимуществ от процесса глобализации. Там, где модернизация функционирует, она создает свою собственную легитимацию.
— Где, например?
— Есть примеры позитивного развития в Латинской Америке, где левые движения в Эквадоре, Венесуэле и Аргентине пробуют использовать популистскую политику. Большинство из этих попыток заканчиваются полным провалом. Недавно проходили выборы в Аргентине, Венесуэле и в Боливии, где люди выбрали правительство демократического центра.
— Вы как гегельянец можете сказать, что мир, тем не менее, движется в правильном направлении?
— Модернизация создает рост, а в процессе роста возникает средний класс. Он требует большего политического участия. Поэтому более богатые страны являются, как правило, более демократичными. Существует движение в этом направлении, но оно не является неизбежным. Это зависит также от политиков и от их решений.
— Азиатские политики принимают правильные решения?
— Азия в целом движется в неправильном направлении. Китай, Япония и Корея являются сегодня значительно более националистическими, и Индия также становится более националистической. Я обеспокоен тем, что Азия может столкнуться с более масштабными конфликтами. Азия так и не усвоила уроков Второй мировой войны.
— Не удивительно ли то, что именно в Европе, несмотря на все усвоенные ей уроки, возник украинско-российский кризис?
— Азия ни на йоту не лучше. После завоевания Россией Крыма многие в Китае говорили: «Почему мы не делаем того же самого с Тайванем?»
— После выхода вашей книги «Конец истории» мы стали свидетелями возвращения этнических и религиозных конфликтов. Вы это недооценили?
— В своей книге я ссылался на слова Ницше о «последнем человеке»…
—… это человек, который живет бесконфликтной жизнью, без вдохновения…
— … и я тогда написал, что современная либеральная демократия имеет принципиальную проблему: она предлагает экономический успех и безопасность, однако она не создает гордость, сообщество или идентичность. Это является фундаментальным вызовом для либеральной демократии. Кто те молодые люди, которые воюют на стороне Исламского государства? Они не интегрированы и чувствуют солидарность со своим сообществом. Это очень сильно привлекает.
— Не следует ли вам пока отложить наступление конца истории?
— Под концом истории я понимаю то, что я не вижу никакой альтернативы, которая была бы лучше либеральной демократии. Конец истории не откладывается, однако он, конечно же, не является реальностью для многих людей. В настоящий момент мы движемся в неправильном направлении.
