Сергей Жадан писал про постсоветский индустриальный Донбасс задолго до того, как там разгорелось пламя войны. Серые заброшенные города, потерянное поколение, рожденное еще в СССР, которое стало взрослеть в безумные девяностые. Его романы давно стали бестселлерами, а сам Жадан – одним из лидеров общественного мнения.
6 сентября писатель представил в Киеве новый сборник стихов, посвященных воинам –Тамплиеры. Пользуясь случаем, НВ расспросило его о книге, войне и изменениях, которых ждут украинцы.
О новом сборнике и украинских воинах
Тамплиеры – символ воинов, людей, которые попали на войну. Некоторые из них стали определенным символом войны, и после ее завершения были фактически уничтожены. Это метафора человека, который оказывается в зоне войны, сживается с реальностью военного конфликта, затем возвращается обратно и вдруг понимает, что реальность на войне и реальность вне войны разнятся между собой, и очень трудно себя в мирной реальности найти. Если ты на войне выглядел героем и неким символом, это не значит, что этот твой героический статус сохранится после войны. Это метафора не только людей, которые воюют, но и определенная характеристика нас, тех, кто находится в тылу и тех, кто наблюдает за войной на расстоянии.
Мне кажется, обществу стоило бы видеть в солдатах, воинах героев, но не забывать, что это живые люди, и относиться к ним как к людям, с их слабостями, с их какими-то неурядицами, с их какими-то проблемами, с их сильными сторонами, бесспорно. Потому что герои очень часто является ужасно уязвимыми и имеют много проблем, нуждаются в нашей поддержке не только в первые 20 минут своего прибытия с фронта, а долгие-долгие месяцы.
О Донбассе и украинской культуре
Я часто слышу, что если бы мы раньше обращали внимание на Донбасс, если бы мы туда больше ездили, этого всего не было бы. Думаю, здесь путаница в причине и следствиях. Мне кажется, что конфликт на Донбассе в той же мере неестественный, в какой мере он был бы неестественен, скажем, в Харькове или на Днепропетровщине, или где-либо. Это конфликт, который нам привнесли, который нам инсталлировали из соседнего государства. Очевидно, там немножко больше оснований было, чем, скажем, в соседней Харьковской области, но в целом говорить о том, что война в Донбассе была необратимой, я бы не стал. Я даже в мае 2014 года был убежден, что ту войну надо было останавливать и можно было остановить, и оснований для нее настоящих не было, это была искусственная технология, которая там просто разыгралась, и которой не могла помочь ни местная власть, ни украинская власть, новая, уже выбранная нами.
Нельзя говорить, что в Донбасс не ездили. Мы ездили. Не так много, как во Львов. Был ряд объективных причин. Я помню, когда у меня вышел роман Ворошиловград, мы делали презентацию в Донецке и Луганске, и нам там просто отказывали в помещениях, запрещали проводить, не пускали. Понятное дело, что проще поехать во Львов, где тебе никто ничего не будет запрещать. Но кто-то ездил и тогда: Юрий Андрухович, Любко Дереш, Оксана Забужко.
И вообще никуда ведь не ездили. Здесь, по Киевской области, что, многие артисты ездили? Или Днепропетровская область, Черкасская, Харьковская? У нас нет нормального культурного пространства, которое бы формировалось государством и поддерживалось обществом. Есть какие-то очаги, которые держатся в крупных городах, а больше ничего нет. И два года назад вообще оказалось, что у нас нет ни армии, ни пограничников, ни полиции, ни судей. Украина начала создаваться из ничего, из воздуха, и то, что мы удержались, то, что страна существует, то, что она становится на ноги и чувствует себя все увереннее, это в определенной степени чудо. Чудо, за которым стоит, очевидно, труд, преданность, самопожертвование сотен тысяч наших сограждан. Ведь никто вообще ничем не занимался.
Как страна просуществовала 25 лет – большой вопрос. Как она не развалилась еще в 90-е – это тоже очень большой вопрос. Конечно, она держалась любовью и преданностью этих нескольких сотен сограждан, которые при любой возможности выходили на улицы, против чего-то протестовали, что-то говорили, лезли под милицейские дубинки, не боялись оказаться в тюрьме. Собственно, эти люди держали эту страну. Они первыми вышли и в Киеве, они первыми пошли добровольцами не фронт, первыми погибли.
О войне как трагедии и как точке отсчета
Мне кажется, эта война выявляет в наших мужчинах столько положительных черт, когда ты смотришь и удивляешься: ты же этих людей видел до войны, в мирной жизни, но не мог представить, что он будет таким. И потеря каждого из них – это трагедия, которую трудно чем-то исправить, трудно отыграть, чем-то компенсировать. Она нивелирует какие-то сдвиги, трансформации, которые намечаются здесь в тылу, те изменения, которые, пусть медленно, пусть со скрипом, но происходят в нашем обществе. Конечно, общество меняется. И это особенно заметно на Донбассе. Там, для этих людей, которые чуть ли не впервые почувствовали свою принадлежность к Украине, к украинскому обществу, к Украине как государственного образования, для них это действительно кардинальные изменения, для них уже никогда не будет так, как было раньше, и это там ощущается гораздо острее, чем здесь.
О моральных авторитетах и инфантилизме украинцев
Моральные авторитеты и власть – это вещи зачастую просто несовместимы и взаимоотрицаемые. И для чего нам моральные авторитеты? Есть некие вещи, за которые вы держитесь в жизни, какие-то принципы, ну и держитесь. У меня есть моральные авторитеты среди моих знакомых. Их никто никогда не будет знать, но я на них равняюсь, потому что вижу: они честно и самоотверженно делают свою работу. А искать какого-то морального авторитета в журнале или телевизоре – ну для чего? Это украинская народная черта – создавать пророков и на следующий день их распинать. Такой определенный инфантилизм. Обязательно нужно пророка, вождя, отца нации, нужно вознести на трон, он обязательно на следующий день скомпрометирует все, что можно скомпрометировать, и завтра же его начнут распинать. И начнут на него перекладывать ответственность. При этом на себя никто ответственность не возьмет, никто не скажет: «Я же говорил вчера об этом, я же поддерживал, я же голосовал за этого президента». Где же эти 50 с чем-то процентов, которые голосовали за Президента? Почему они молчат? Вот я, например, чувствую ответственность, потому что я за него голосовал, мне неудобно за многие его поступки, я не понимаю многих его поступков, я пытаюсь понять и понимаю, что в этом часть моей ответственности. А просто писать в сети «измена-измена» – я это не совсем понимаю. Люди, которые сидят в сети и занимаются всем этим – очевидно, у них очень много времени и очень мало каких-либо обязанностей. Если человеку есть чем заняться, он не будет тратить на это свое ценное время.
Об изменениях
Даже сейчас по последним выборам в Харькове я вижу, что люди понемногу меняются, несмотря на то, что главное наше лицо остается старым, и, мягко говоря, не очень симпатичным, но у меня есть несколько знакомых депутатов, которые прошли в горсовет, облсовет, и это совершенно другие политики. Они прошли не от партий, не от олигархов, не по каким-то льготным спискам, то есть, это люди, которые действительно что-то делают, которые действительно бьются, которые действительно меняют лицо политики, и я подозреваю, что именно таким способом и будет меняться украинская политика. К сожалению, это не так быстро и не так просто, как нам бы хотелось. Но мы сами виноваты. Посмотрите на парламент. Кого мы два года назад выбрали? Это просто стыд. Я думаю, что следует забыть о резких изменениях и готовиться к работе, упорной, ежедневной и кропотливой, из расчета на то, чтобы нашим детям досталась чуточку лучшая страна, чем досталась нам.
О поколении
Я бы не делил общество на поколения. Я вижу и среди старшего поколения каких-то фантастических хороших людей, которые вышли из советской системы, но являются настолько антагонистами всего того советского, что осталось, и вижу среди своих сверстников многих людей, которые мыслят совершенно иначе, чем этот типичный рядовой советский контингент. Разделение проходит не через поколение, не по языку и не по религии, не по регионам. Это мировоззренческий разлом. И люди, которые выбрали этот, условно говоря, европейский вектор, отказ от совка, уже не смогут жить в постсоветской матрице, очевидно, они будут ее ломать. Я все-таки подозреваю, что им это удастся.
Об отчаянии
Людям, которые отчаялись, я бы советовал перечислить 100 гривен каким-либо надежным волонтерам, поддержать кого-то. Тогда отчаяния меньше будет. А желательно как-нибудь поехать и посмотреть, что там делается. Когда у меня отчаяние, я еду куда-нибудь или в Станицу Луганскую, или в Мариуполь, или куда-то туда, общаюсь с врачами, библиотекарями, учителями. Люди в таких условиях, под обстрелами, воспитывают детей, учат их, собирают книги, лечат людей, и ты понимаешь, что все твое отчаяние и все эти твои какие-то интернет-страсти и истерики настолько жалкие и смешные, что об этом даже не стоит говорить.
К вопросу эмиграции я отношусь по-философски. Во все времена и во всех странах она была. Человек ищет себя, и если он не может себя здесь найти, ему лучше уехать. Мне важно здесь оставаться, потому что я люблю здесь оставаться, потому что для меня это важно.
О популярности
Поэт не может быть номер один или номер два. Каждый поэт по-своему номер один. И к таким титулам нужно относиться иронично. Когда начинаешь относиться к этому серьезно и действительно считать перепосты и лайки (смеется), очевидно, с этим тяжело жить, а когда подходишь к этому с иронией, то с этим наоборот приятно.